Соль

Дмитрий Алексеевич замолчал. Понуро свесив голову набок, он погрузился в воспоминания, которые, по-видимому, давно были запрятаны в самый дальний уголок его души.

-В тот день, – он продолжил, глубоко вздыхая. – Когда его обнаружили и привезли полуживого из леса, я пошел навестить его в больницу. То было зрелище не для слабонервных. Кожа да кости, грозящие в любой момент прорваться наружу. Доктор сказал, что последнюю неделю ему вовсе пришлось питаться корой. Его спутанные в колтуны грязные волосы торчали во все стороны, щеки ввалились, а иссиня-бледные губы судорожно шевелились, постоянно повторяя “Не оставляйте меня! Не оставляйте меня! Оно придет! Оно найдет!” Он не узнал меня, но все же рад был моему присутствию рядом. Я обещал ему никуда не уходить, чтобы успокоить его. Как только он заснул под действием снотворного, я вышел подышать свежим воздухом. Ночь была особенной. Царила неправдоподобная густая тишина, окрестности были окутаны плотным туманом, гасящим любые звуки. Влажный воздух приятно холодил лицо. Я присел на скамью в темной аллее, тускло освещенной единственным фонарем, и задумался, пытаясь разглядеть верхушки деревьев вдали, как вдруг, на фоне отрывисто замигавшего фонаря, пронзительный, истошный крик оглушил окрестности. Я прямо таки обледенел. Душа в пятки ушла. Пулей ринулся в палату, а Борис уже дух испустил. Доктор констатировал сердечный приступ, но странным было то, что весь свет в больнице погас перед этим самым криком.

Несколько дней спустя после похорон началось это самое свечение на его могиле. Люди переполошились, и было решено закрыть могилу и провести обряд. Я был в числе приглашенных плотников за главного.

Так вот, приколачивая очередную доску, я заметил на надгробии чью-то тень с изогнутым предметом в руке. Резко обернулся – никого. Ничего не понимая, я потер надгробный камень, полагая, что тень есть рисунок какого-нибудь шутника, коих немало у нас в деревне. В этот момент меня резко окликнули, и я обернулся. Когда взглянул обратно на камень, тени уже и след простыл. “Видать, на солнце перегрелся” – подумал я тогда и продолжил работу, которую надо было завершить до захода солнца. Наблюдая за тем, как бабка опрыскивает углы почти возведенной постройки святой водой, я посторонился, откинувшись назад, давая ей пройти, как рука напоролась на что-то острое позади меня, и кровь брызнула на холодную могильную плиту. Обернувшись, я обнаружил лезвие серпа, лежащее в метре от меня, пугающе схожее с тенью острого предмета, который я давеча узрел на надгробии. “Как же я не заметил того, кто стоял прямо за моей спиной? – я удивился, рассматривая холодный кусок заточенной стали, изогнутый полукругом и мелко зазубренный с внутренней стороны.

Было ясно, что насечка зубчиков была сделана вручную, что само собой было большой редкостью. Мало кто из умельцев сам вытачивал лезвие серпа: слишком тонкая и кропотливая это работа. В деревне у всех серпа были заводские, лишь серповище некоторые любители сами вытачивали из дерева. “Чей серп?”, – крикнул я, привлекая к себе внимание, и вспомнил, что сей инструмент подозрительно похож на серп, не так давно обнаруженный Борисом на кладбище. Рабочие отрицательно замахали головами. “Ничей, тогда мой будет, – я обрадовался находке и, оттерев успевшую въесться кровь, убрал ее в свою сумку, висящую на дереве близ могилы. Работа уже подходила к концу. Перекусив, я пошел обратно к постройке, где бабка все еще проделывала непонятные действа, и прямо за ней неожиданно узрел кого-то, затаившегося в углу в тени надгробного камня.

-Что вы там увидели? – я прервал его, нетерпеливо вглядываясь в холодные глаза старика.