Соль

Он нахмурился и замолчал, понурив голову. Молчал он долго, что я уже пожалел о своей несдержанности, когда он, сглотнув, вновь заговорил с тревогой в голосе: “Что бы я ни делал, ужасающая сцена не перестает представать перед глазами, – сухое старческое лицо его перекосилось. – Там в углу, скрытом от лучей заходящего солнца, я узрел оскал безумно расплывшейся улыбки и кровью налитые глаза, глядящие прямо на меня. Сначала я и не понял что это и, толкнув плечом знакомого рабочего, спросил, видит ли он что-либо за надгробием? Тот удивленно покосился, переспросив, о чем это я его спрашиваю. Я было начал объяснять и жестом указал в сторону странного видения, как слова застряли в горле, и рука безвольно упала вниз. Бабка прошла мимо надгробия, никого не замечая. Пока она освящала эту часть постройки, существо медленно взобралось на стену, и в свете зажженных свечей я отчетливо разглядел рога на его голове. Не веря своим глазам, я несколько раз ущипнул себя за руку, но, к своему ужасу, я не спал. Я так и обмер на месте, не сводя глаз с жуткого видения, в свою очередь пристально следящего за мной. Как только бабка завершила ритуал и, затушив свечи, заперла строение, я быстро успел перехватить ее и спросил, не видела ли она кого внутри. Тут она странно завертела головой в знак отрицания, а когда я заикнулся о странном видении, и вовсе попятилась в сторону ворот, глядя на меня безумными глазами. Решив, что я, действительно, брежу, я бросил последний взгляд на запертую дверь постройки, собрал вещи и двинулся домой.

Когда дошел до дома, безлунная ночь уже заволокла деревню непроглядной темнотой. Я валился с ног от усталости и как только добрался до кровати, провалился в глубокий сон. Но спать пришлось мне недолго – отчаянный лай Бернара разбудил меня приблизительно в два часа ночи. Приподнявшись на кровати, я с тревогой зашарил в поисках верхней одежды, пытаясь разглядеть что-либо в кромешной темноте. Бернар не унимался, и лай его становился все яростнее и настойчивее. Неожиданный треск в прихожей заставил меня замереть на кровати и затаить дыхание. Я жил один и никого не ждал в гости. “Воры верно ломятся, – пугающая мысль пролетела в голове. От страха аж в зобу дыханье сперло. Пускай что хотят, то и берут”, – подумал я, резко спрыгивая с кровати и прячась под нее. – Только пусть меня не тронут.” Слышу: кто-то быстро с громким топотом перебежал из прихожей на кухню. Грохот стоял словно и не обувь на ногах, а железные башмаки. Через секунду все стихло, будто и не было там никого. Лай Бернара не прекращался, но к моему удивлению, я не слышал ни звука на кухне, ни малейшего шороха. Обливаясь холодным потом, я все-таки решился вылезти из-под кровати, как топот возобновился в прихожей и резко оборвался у моей комнаты. Меня чуть Кондратий не хватил. Еще более прижавшись к стенке под кроватью, я не сводил глаз с порога, с дрожью ожидая вторжения воров в мою комнату. Но никто и не думал заходить; вновь все резко стихло. Постепенно мои глаза привыкли к темноте и, вглядываясь в кромешную темень дверного проема, я увидел, что кто-то стоит там в темноте, но не заходит. Ужас сковал все мое тело, от страха я едва дышал, пристально всматриваясь в незнакомца. Разглядеть его было сложно; при завешенных шторах я еле различал бесформенный силуэт, и то только часть его. Дрожа всем телом, я осторожно поддался вперед, руками ухватившись за ножку кровати, чтобы ближе рассмотреть чужака. Кровь неистово стучала, разрывая мои виски, пока я медленно подползал к верхнему краю кровати, как топот резко возобновился, но не отдавался на полу. Весь дрожа от страха, я отпрянул назад и снова вжался в стену и снова все стихло. Сердце замерло в груди в ожидании. Тишина длилась долго. Я тихонько подполз к основанию кровати и от ужаса потерял сознание, лишь узрев горящие налитые кровью глаза, глядящие прямо на меня с порога.

Когда я очнулся, солнце уже встало, и на деревянном полу играли солнечные зайчики. Я с опаской взглянул на дверной проем, весь черный и в огромных царапинах лишь для того, чтобы лишний раз утвердиться в реальности происходящего. Схватив свою сумку и побросав туда пожитки, мы с Бернаром побежали к той бабке. По дороге, размышляя о том, почему я остался жив, почему то существо не вторглось в комнату, я вспомнил, что она единственная освящалась после кончины матери. Будь я в другой комнате или на улице, видать, не суждено бы мне было встретить рассвет. Давящее чувство неотвратимой опасности, нависшей острым мечом над моей головой, погнало так, что я в два счета оказался во дворе дома знахарки. Она развешивала белье, когда я, запыхавшись, подбежал к ней и взмолился о помощи. Она внимательно выслушала мою историю и негодующе отчитала меня за то, что я забрал серп с кладбища. Мол, нельзя ничего забирать оттудова – хозяина приведешь.

Старик снова замолчал. Я весь похолодел, вспомнив как забросил лезвие серпа в сумку и благополучно забыл о нем.

-Вы не об этой железяке сейчас говорите, – я спросил, вытаскивая лезвие серпа из своей сумки.