Соль

Между глыбами струится вода, пенясь и разбиваясь. Пурпурные панцири крабов исчезают в расщелинах, когда личико Леа отбрасывает на них тень. Она сует палец в сердцевину актинии, и та закрывается. Щупальца хватают маленькую фалангу. Леа ложится на бетон, свесив голову в щель, всматривается в микромир, который неустанно раскачивает зыбь. Ей нравится соль брызг на ней, когда волна шелестит по камням. Она лижет плечо у бретельки купальника, пробует свою кожу на вкус, садится, смотрит на распростертые тела внизу, ищет Фанни, потом Мартена и решает взобраться выше, чтобы окинуть взглядом море. Она подтягивается, держась за металлический прут, торчащий из бетона под углом к глыбе. Ржавая сталь жжет ей руку, коленки уже оцарапаны. Леа выгибает спину, приподнимает ягодицы и тянет за прут изо всех сил, пока ноги ее не упираются в отлогую сторону глыбы. Она осторожно разворачивается, переминается с ноги на ногу, чтобы уменьшить жжение в подошвах, снова поворачивается к пляжу, выпускает наконец металлический прут из рук и встает, удерживая равновесие. Фанни, кажется, задремала. Леа видит, как Мартен расстилает полотенце возле матери и тоже ложится. Никто из них не смотрит в ее сторону. Море – пламенеющая бесконечность, над которой Леа, кажется ей, парит в вышине в этом дне, словно осиянном вечностью.

– Мама! Посмотри на меня! – кричит она, сложив руки рупором.

Фанни лежит на животе. Визг и шум прибоя перекрывают голос Леа. Девочка чувствует вдруг возбуждение и раздражение, потом думает, что сможет перебраться на мол, ей достаточно для этого вскарабкаться на стену.

– Мама!

Она поднимает руки и машет. На мгновение свет чеканит ее, отчетливо выделяя контуры рук, скользит по прозрачной коже и встрепанным волосикам, лежащим на плечах; она кажется маленькой иконкой на вершине скалы, офортом, который несколько купальщиков сохранят в дальнем уголке сознания. Вспоминая этот день на пляже, они увидят ее, Леа, стоящую высоко над ними, и парусники вдали, теряющиеся в солнечных бликах. Но лишь на одну секунду Леа уловила и сосредоточила красоту мола Сен-Луи в этом своем образе, подняв руки к бледному небу, и вот уже нога ее оскальзывается на глыбе, и она падает навзничь, растягивается во всю длину, бесшумно, как тряпичная кукла. Море по-прежнему ласково плещет вокруг, не выдав удара маленького тельца о бетон, вырвавшегося из него дыхания. Леа сначала ничего не чувствует, только удар от падения, навалилось небо, камень жжет спину, ягодицы, потом волна жара захлестывает горло, и тело цепенеет. Наконец, могильный холод, мурашки в челюсти и позвоночнике отделяют ее от пляжа, приоткрывая мир, где реальность, в которой она жила до сих пор, осталась лишь фоном. Леа подносит руку к горлу и нащупывает металлический прут, проткнувший шею, горячий поток заливает его и бурлит вокруг, но пальцы уже как чужое ощущают ее собственное тело.

Вдали слышатся крики. Какой-то мужчина рядом с ней. Он стаскивает футболку и прижимает к ее шее. Она чувствует щекой ткань и исходящий от нее запах пота. Он напоминает ей запах отца летом, когда тот работает в саду. Подбегают другие люди, но Леа уже различает только тени. Их суета вдруг становится ей безразлична. Леа не чувствует боли, только усталость накрывает ее, изнуряя. В последний раз ей кажется, что этот день, этот летний день на пляже навсегда. Навсегда окутанное сном тело матери, навсегда игра Мартена и их искрящаяся солью кожа. Навсегда плеск разбивающихся о камни волн и огромное небо, в котором гаснет ее взгляд.

* * *

Луиза едва удерживает телефон в руке, потом, слишком измученная, чтобы отвечать Альбену, предпочитает положить трубку. Боль в пальцах уже пересилила действие лекарств и отдается до самых локтей так сильно, что она держит руки перед собой, не в силах даже обхватить ими живот. Фанни тоже встала, Луиза слышит ее шаги в комнате наверху. Застыв в прихожей, в меркнущем послеполуденном свете, в смешанном запахе мастики и стряпни, она принимает решение: ужин сегодня вечером состоится во что бы то ни стало. С самого утра этот день не переставал чинить ей все мыслимые препятствия. Семья, думает она, может теперь распасться. И все равно, даже если она останется одна, стол будет накрыт и ужин подан. Речь идет о ее достоинстве, о памяти Армана, об этом клане, который все они образуют помимо своей воли. Ужин – единственная надежда на то, что будет восстановлен порядок.

По лестнице спускается Фанни, оторвав Луизу от ее мыслей. Она поднимает взгляд на дочь и говорит:

– Это был твой брат, Альбен. Он не придет сегодня вечером.

Она вспоминает губы Фанни на своих губах, это объятие, от которого оторвал ее неожиданный звонок.

– Все как-то пошло… вразнос, – говорит она так, будто это слово ей непривычно, но она не может иначе выразить свое непонимание.

– Что-то случилось? – с тревогой спрашивает Фанни.

Луиза медленно качает головой, не готовая поделиться тем, на что намекнул Альбен по телефону.

– Нет, поссорился с Эмили, я думаю. Он просил, чтобы мальчики сегодня переночевали у тебя. Хочешь что-нибудь съесть? Я согрею кофе.