Солдат Иван Бровкин

В колхозном парке, освещённом гирляндами электрических лампочек, на скамейках сидят празднично одетые колхозники. Повсюду фруктовые деревья, ветки которых сгибаются под тяжестью плодов. У деревьев стоят знакомые нам девушки и парни, друзья и сверстники Вани.

На открытой эстраде, за столом президиума, вытянувшись, стоит Тимофей Кондратьевич Коротеев. На груди у него орден Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды и шесть медалей за взятие и освобождение разных городов Европы.

Рядом с председателем — Захар Силыч, его грудь украшена тремя рядами боевых орденов и медалей — и ещё несколько колхозников. У всех у них множество орденов и медалей.

Среди членов президиума — Самохвалов. У него на лацкане пиджака значок члена общества Красного Креста.

Неподалеку от президиума стоят пять парней — будущих солдат Советской Армии. Среди них мы видим и Ваню Бровкина.

Шум прекращается. Члены президиума занимают места. Все, кроме Коротеева, садятся.

— Мы сегодня провожаем в нашу родную Советскую Армию лучших сынов колхоза! — торжественно объявляет Коротеев. — Замечательного нашего монтёра Николая Бухарова…

Раздаются аплодисменты.

— Помощника бригадира Петра Буянова…

Снова раздаются аплодисменты в зале.

— Дмитрия Гранкина, который окончил десятилетку с золотой медалью.

Продолжительные аплодисменты прерывают председателя.

Аплодирует и сам Коротеев и через несколько секунд продолжает:

— Провожаем нашего лучшего наездника конюха Никиту Козырева.

Снова громкие аплодисменты и крики:

— Браво! Браво, Никита! Даёшь его в кавалерию!

Когда колхозники притихли, Коротеев бросает взгляд на Ваню и, запинаясь, произносит:

— И… нашего Ивана Бровкина… Он, конечно, так сказать… того… — Коротеев замолкает.

И, не дождавшись аплодисментов, начинает аплодировать сам.

Раздаётся дружный хохот и несколько жиденьких хлопков.

У колхозников весёлые, улыбающиеся лица.

Улыбается даже мать Вани Евдокия Макаровна.

Под деревом, вдали от всех, стоит печальная Любаша и вытирает платочком слёзы.

— Мы даём нашим парням один только наказ, — говорит Коротеев, — не уронить славного имени нашего колхоза и быть, так сказать, отличниками боевой подготовки и учёбы… Короче говоря, не посрамите нас, сынки!

Он подходит к призывникам и всех поочереди целует.

Когда дело доходит до Вани Бровкина, он на секунду задерживается возле него, нерешительно пожимает плечами и тоже целует.

Члены президиума берут со стола большие букеты цветов, подносят призывникам и обнимают смутившихся парней.

Самохвалов всовывает Ване огромный букет, порывисто обнимает и целует его.

При виде этой «трогательной» сцены колхозники в зале хохочут.

Снова гремит туш.

Любаша в своей тускло освещённой комнате на цыпочках подходит к окну. Открыв его, она бесшумно выпрыгивает во двор и снова прикрывает окно.

В другой комнате Коротеев читает газету. Елизавета Никитична здесь же вяжет носки.

Стук в дверь.

— Войдите! — отзывается председатель.

Входит Самохвалов со свёртком в руках.

— Извините, что беспокою, но… понимаете… жизнь одинокого человека в деревенской глуши.

— Да заходи без церемоний, — приглашает Коротеев.

— Это вам, Елизавета Никитична, — говорит Самохвалов, разворачивая сверток и подавая Коротеевой коробку парфюмерного набора «Фиалка». — Это, так сказать, сюрприз из старых запасов… ещё из города, — добавляет он.

— Напрасно беспокоились, — отвечает Елизавета Никитична. — Только зря в расход входили. Вы — человек молодой, духи вам самому пригодятся.

— Какой там расход, мелочь. Я, извиняюсь, духов не употребляю… моё мнение такое: мужчина должен быть мужчиной, а женщина — женщиной, — опять начинает философствовать Самохвалов. Он садится к столу и, оглядевшись, спрашивает: — А где же Любовь Тимофеевна?

— Сейчас позову! — говорит Елизавета Никитична, подходит к двери соседней комнаты, открывает её, заглядывает в комнату дочери и увидев, что Любаши нет дома, на цыпочках возвращается обратно.

— Спит уже.

Любаша бежит в темноте.

— Любаша! — слышится осторожный зов Вани. Девушка останавливается и медленно поворачивается.

К ней подходит Ваня.

— Уезжаешь? — спрашивает Любаша.

— Уезжаю, — со вздохом отвечает Ваня. — Завтра утром.

Они медленно поворачивают в сторону и молча идут рядом, не глядя друг на друга, не берясь за руки.

До них из деревни доносятся высокие голоса поющих девушек и переборы гармони.

Ваня и Любаша идут всё дальше и дальше…

На горизонте занимается заря.

На срубленных деревьях сидят Любаша и Ваня. Они не смотрят друг на друга и молчат.

Вокруг мёртвая предрассветная тишина. Вдруг в воздухе послышались крики уток.

— Утки летят… — вздыхает Ваня, подняв глаза к ещё тёмному небу.

— Скоро светать будет… Из деревни в поле на работу пойдут, — с сожалением говорит Любаша.

— А у меня вся работа позади, — с грустью произносит Ваня. — Никаких работ — армия.

— Значит, писать будешь? — спрашивает девушка.

— Каждый день! — пылко отвечает Ваня, не глядя на Любашу.

— И я каждый день… Только вот адрес…

— Адрес я напишу в первом письме, в первый же день. Только ты мне пиши.

Ваня умоляюще смотрит на Любу.