Солдат Иван Бровкин

Полина, прижав ладони к глазам, неожиданно расплакалась.

— Тьфу ты господи! Зачем плакать? И откуда у баб столько воды берётся? — говорит Захар. — Я солёную воду признаю только морскую, а слёз… не надо. Не терплю я этого, Говорю, перестань, не надо плакать. — И, обняв за плечи девушку, он ласково успокаивает её: — Иди домой… иди, моя пташка!

Полина вытирает глаза, встаёт, но, сделав несколько шагов, останавливается и спрашивает:

— Правда, придёшь?

— Приду, приду, моя крошка! Приду, дорогая, — отвечает Захар, продолжая сидеть на скамейке.

Полина пожимает пышными плечами, словно дразня Захара, и медленно идёт по дороге к деревне.

Ваня осторожно приближается к Захару. Захар, услышав за спиной шаги, исподлобья смотрит на остановившегося в покаянной позе Ваню.

— Хорош! Мо-ло-дец! — громко и иронически произносит Захар после небольшой паузы. — Всё моё доверие псу под хвост! — и он делает выразительный жест рукой.

— Ты уж извини меня, Захар Силыч. Виноват я перед тобой, — тихо, со слезами в голосе говорит Ваня и опускает голову.

— А перед колхозниками ты не виноват? — сердито спрашивает Захар.

— И перед колхозниками… тоже, — запинаясь, говорит Ваня и добавляет: — Председатель на меня облаву устроил.

— Какую такую облаву? — удивляется Захар.

— Факт, облаву, — отвечает Ваня. — Гнались за мной, еле вырвался. Решил я бежать из деревни, но вот пришёл с тобой проститься…

Захар неожиданно начинает громко и безудержно хохотать.

— Ах ты дурак! — еле выговаривает он сквозь смех. — Тимофей Кондратьевич из деревни доктора и санитаров привёз, чтобы тебя, дурня, в больницу забрать, а ты… облава! — И снова хохочет.

— Доктора? — удивляется Ваня и, бессильно опустившись на скамейку, начинает громко рыдать.

— Ох, и беда мне сегодня! — становясь серьёзным, восклицает Захар Силыч. — Опять слёзы! Скамейка эта, что ли, такая: кто ни сядет, все плачут! — разводит он руками. — А ну перестань! Баба ты, что ли?

— Что мне делать, Захар? — в отчаянье спрашивает Ваня.

— Идти домой и хорошенько выспаться! А завтра на работу. Машину надо чинить. Может, что-нибудь и соберём, — и он дружески обнимает Ваню за плечи.

— Что из неё соберёшь, одни обломки! — отвечает убитый горем Ваня.

Утро в доме Коротеевых. Тимофей Кондратьевич завтракает. То и дело отрываясь от еды, он сердито говорит жене:

— Чтоб она не смела выходить на улицу! Хватит с нас сраму.

— Но в школу же она должна пойти? — возражает удручённая жена.

— И в школу не сметь! — кричит вышедший из себя Коротеев. — Пусть она останется дурой неграмотной!

— Да ты что, Кондратьич, — всхлипывает жена. — Почему Любаше от подруг отставать? Пусть девочка окончит последний класс, недолго осталось… Может, из неё человек получится…

— Не получится из неё человек! — восклицает Коротеев.

Любаша с книгами и тетрадями в руках стоит в своей комнате и прислушивается к разговору отца с матерью. Она то и дело вытирает ладонью набегающие на глаза слёзы.

Коротеев, отхлебнув из стакана чай, упрямо повторяет:

— Из неё человек не получится! Я её замуж выдам. Есть у меня для неё жених на примете.

В этот момент в комнату без стука врывается радостный и возбуждённый Самохвалов. Размахивая руками и потрясая какой-то бумажкой, он кричит:

— Поздравляю! Поздравляю, Тимофей Кондратьевич! Поздравляю!

— Что случилось? — спрашивает удивлённый председатель.

— Ваню непутёвого призывают в армию! — торжествует Самохвалов, подавая Коротееву повестку.

— Слава богу, освободились, — со вздохом облегчения говорит Тимофей Кондратьевич.

Любаша у себя в комнате. Услышав эту новость, она поспешно вытирает слёзы, подбегает к окну, выбрасывает из него учебники и тетрадки и быстро выпрыгивает наружу. Пробежав через двор, она скрывается за калиткой.

— Значит, провожаем «дорогого» Ваню! — удовлетворённо произносит Тимофей Кондратьевич. — Вот это здорово получилось! Всё, так сказать, ко времени.

— Бедная Евдокия! — сочувственно откликается Елизавета Никитична.

— Почему — бедная? — возражает муж. — Может, его только армия и исправит.

— Ну, я пошёл, Тимофей Кондратьевич, — говорит радостный Самохвалов.

— Иди, дорогой, я сейчас приду.

— До свидания, Елизавета Никитична! — галантно раскланивается Самохвалов и уходит.

Коротеев провожает его глазами и хитро смотрит на жену.

— Вот это человек! Преданный человек… Орёл! Интеллигент! — и громко, думая, что дочь ещё у себя в комнате, заявляет: — Вот тебе жених для Любаши!

— Ты что, Кондратьич, рехнулся, что ли? — восклицает жена.

— А-а, не нравится? — так же нарочито громко спрашивает Коротеев.

— Нашу красавицу да за такую крысу! — возмущается Елизавета Никитична.

— И мне не нравится, — шёпотом говорит Коротеев, обняв жену за плечи и хитро посматривая в сторону комнаты Любаши. Затем, выдержав паузу, он нарочито громко продолжает: — Настоящий человек! Так сказать, работник умственного труда!

Гремит туш самодеятельного духового оркестра. Играют молодые и старые колхозники.