Солдатами не рождаются

Мать вернулась через час. В руках у нее было ведро, и она, как вошла, поставила его возле двери. Поверх ватника на матери было надето отцовское пальто; полы были подогнуты и подшиты, а рукава подвернуты. Голова у матери была повязана платком. Видно, она мылась после работы, но не домылась: в морщинах так и остались тонкие черные полоски копоти, а морщин было — не сосчитать, все лицо в морщинах!

Малинин подошел к двери и заглянул в стоявшее там ведро.

— Угля все же, значит, сегодня в литейке выдали, хотя и по полведра.

— И на том спасибо. — Мать взяла ведро. — Худайназаров сегодня в обед говорил, что не может быть весь январь такой. Никогда, говорит, такой зимы здесь не было.

— Ну что ж, он здешний, ему видней. — Малинин поглядел на мать и повторил еще раз: — Завтра на работу не выходи.

Она кивнула.

— Дай-ка пропуск, отмечу, — повернулся Малинин к Тане. И, отдавая пропуск, сказал: — Послезавтра на завод вместе с матерью в утреннюю придешь — и сразу ко мне, в партком. А не будет меня — подожди. Надо твой приезд обдумать, как использовать.

Таня и мать вышли через проходную обратно на ухабистый снежный пустырь, расстилавшийся перед заводом.

— Чтой-то он тебя использовать хочет? — спросила мать.

— Хочет, чтоб я про войну рассказала.

— А… У нас, кто приезжает, все рассказывают. Из наших, из заводских, уже четверо приезжали. И все после госпиталей.

— А как иначе? Отпусков нет. Пока не ранят, куда с фронта уедешь? Не велики тебе? — Таня посмотрела на ноги матери в мужских старых ботинках, тоже, как и пальто, отцовских.

— Газетами обертываю, да и ноги опухать стали.

— Отчего?

— Кто их знает, от харчей, наверное… — Мать замолчала, не захотела больше говорить об этом.

— Я тебе свои сапоги оставлю, они мне очень большие.

— А ты что, обратно поедешь?

— Не знаю, куда направят; в общем-то, да, конечно.

Таня ждала, что мать спросит что-нибудь еще, но мать не спросила.

— Меня женщина, которая пропуск выдавала, спросила, твоя ли я дочь. А я на нее смотрела, смотрела — лицо знакомое, а не вспомнила.

— Как же не вспомнила? — сказала мать. — Это Суворова — кузнеца жена. В нашем дворе жили, еще когда ты замуж не вышла. А потом съехали на новую квартиру.

— Неужели Суворова?! — Таня вспомнила рослую, краснощекую бабу, весело и громко, на весь двор, костерившую своего мужа, известного на заводе кузнеца Суворова, когда он после получки возвращался домой выпивши. — Да разве это она? — И, взглянув на мать, с испугом подумала, что мать переменилась нисколько не меньше… — Муж ее не пьет теперь? — спросила Таня, просто чтобы скрыть от матери свои мысли.

— Кто ж теперь пьет, откуда ее взять, если… — Мать не договорила.

— А я привезла с собой «тархуна». Можем выпить, а можем и сменять…

— Чего менять… Меняли, меняли — доменялись, что чистого надеть на себя нечего. Сами выпьем и Суворовым поднесем. Мы теперь соседи с ними, в Старом городе в одной комнате живем, у узбеков, по самоуплотнению. Помыться бы тебе с дороги, да ведь мыла нет… Моешь, моешь руки после работы, уж и глиной трешь…

— У меня есть мыло.

— Ну, тогда утром помоешься, когда Суворовы на завод уйдут. Комнату нагреем, у хозяйки, у Халиды, таз возьмем, и вымоешься. Суворов буржуйку еще осенью сладил, да топить было печем. Все больше гузапаей топили. А от нее жар короткий, как от соломы.

— А что это — гузапая?

Мать удивленно посмотрела на Таню.

— От хлопка стебель. Мы уже привыкли тут, обузбечились: гузапая, сандал, нон, шурпа, катта рахмат! И на заводе узбеков много, и живем с ними в одной мазанке. Тут теперь, в Ташкенте, все языки, какие хочешь; не разберешь, кто на каком.

— А далеко нам ехать? — спросила Таня; они стояли на остановке и ждали трамвая.

— Сперва седьмым, а потом на восьмой пересядем, до самого круга… — Мать говорила так, словно Таня все это знает. — А потом пешком от круга. Часа за полтора будем, если сразу сядем.

— Да, долго тебе добираться.

— Когда во вторую, больше на заводе ночую. Проталкивайся, а то не сядем, седьмой идет. Рюкзак мне давай. Что это за зима такая! В прошлом году в эту пору без польт ходили.

К остановке подошел обвешанный людьми трамвай. Мать надела за плечи рюкзак и подтолкнула Таню вперед. Таня уцепилась за поручни уже на ходу, почувствовав, что мать висит сзади, придерживая ее собой.

— Мама…

— Не облокачивайся, холодно будет… Укрой плечо-то.

— Ничего, мне не холодно. Скажи, мама, что ты про меня думала?