Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

По крайней мере до 1942 года, после первой русской военной зимы, казалось, что эмоциональная инвестиция подошла к концу. Ощутимое национальное величие, воплощенное в кажущихся и фактических успехах режима, выдало значительные проценты на инвестированные чувства и энергию — приблизительно в том смысле, который писатель В. С. Зебальд приписал соплеменникам, «в августе 1942-го, когда авангарды 6-й армии вышли к Волге и когда многие мечтали о том, как они после войны поселятся в имениях в вишневых садах на тихом Дону» [575]. Именно этот эмоциональный аспект — план лучшего состояния в образе национал-социалистического проекта объясняет, по-чему доверие системе и вера в фюрера с существованием нацистской системы постоянно росли.

Многообещающая вера в утверждение над самим собой воплощалась в фюрере и национал-социалистическом проекте, действовавшим обобществляюще, а именно настолько, что один за другим и те, кто относился к этому проекту сдержанно или критически, интегрировались в общество. Эта вера сама по себе психологически явилась следствием того, что возможное мнение о том, что ставка была сделана не на того фюрера или на неправильную систему, сразу вызывало собственное обесценивание: поэтому вера в фюрера сохранялась и тогда, когда исчезала уверенность в победе. Тот же диалектический принцип растущей убежденности в себе самом позволяет наблюдать даже по Адольфу Гитлеру, который, очевидно, точно так же с растущим успехом был убежден в том, что был избран и направлен «проведением», чтобы сделать Германию той мировой державой, как это и без того предусмотрели вечные за-коны природы и общества. Так как Гитлер все больше и больше, как это сформулировал Кершью, становился «жертвой мифа о собственной значимости», то «его народ» настолько много эмоционально инвестировал в веру в фюрера и в самого себя, что это — как на бирже — даже при падающем курсе создавало большие трудности для поиска выхода. По мере того как фюрерский культ Гитлера все больше отвергал любую критику и трансформировался в статус сверхчеловеческого спасителя, тем больше народное сообщество доверялось ему во всем. Поэтому вера в фюрера, как о ней высказывались солдаты в протоколах подслушивания, до конца войны была намного больше, чем доверие системе, и различия между фюрером и государством, которые проводили Веттер и Вёльфен, были широко распространены [576]. Представление, что многое в государстве, и особенно в ходе войны происходило за спиной и вопреки лучшим намерениям Гитлера, позволяло поддерживать веру в фюрера, хотя система разлагалась все больше и больше, а война угрожала закончиться поражением.

Только сейчас, на расстоянии трех поколений, едва ли еще передается то, как эта историческая фигура могла вызывать такое восхищение, что до XXI века любая чепуха из бункера фюрера могла быть объявлена исторически важной. И сегодня кажущийся комедийным персонал вокруг Гитлера — Гиммлер, Геринг, Геббельс, Лей, Борман — уже с точки зрения солдат размещен так, как стало принято в послевоенной истории: Гиммлер считался демонической фигурой, которой со своими СС удалось оказать роковое влияние на систему и на войну; Геринг, которого чаще называли «Германом» — как надежный доверенный человек, совершающий государственные преступления из по-политических убеждений, влияние которого на Гитлера с сожалением считали очень малым; Геббельс — «фантастический политик», или, в зависимости от обстоятельств — «калека» с большим интеллектом; а Лей — бездарный, лицемерный и коррумпированный делец режима. Борман же выступает в протоколах подслушивания таким незаметным, но, во всяком случае, опасным привратником фюрера, каким его и дальше продолжали стилизовать и в послевоенное время.

В этой группе можно увидеть очень похожие единицы, которые уже имелись в ведении психологической войны [577]. Проведенные с 1944 года интервью с немцами показали, что стереотипы и представления о национал-социалистическом руководстве были сформированы еще в 1930-е годы и не имели никакого отношения к проигранной войне. У читателей протоколов подслушивания вызывала удивление сходность довоенных и послевоенных клише.

Фюрер