Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

У генералитета в июле 1943 года тоже можно найти такое представление: «Теперь мы тоже не можем отрицать, если Гитлер, скажем так, остался бы таким, каким когда-то был… если мы все же могли только на сто процентов стоять вместе с ним и вокруг него и встретили бы счастливые времена, в этом нет никаких сомнений» [597].

Вера в фюрера нередко была связана с представлением, что фюрер лично распоряжался и мелкими деталями, происходившими на войне, так что солдаты и индивидуально зависели от его правильных решений. Обер-фельдфебель Дукштайн из Люфтваффе рассказывал:

ДУКШТАЙН: Фюрер лично [направлял] наши действия…

КАССЕЛЬ: Лично отдавал боевой приказ?

ДУКШТАЙН: Боевой приказ — нет, а задержал ввод в бой.

КАССЕЛЬ: Почему?

ДУКШТАЙН: Потому что там речь могла идти совершенно о других вещах — как о мере предосторожности. Такое происходило много раз, когда фюрер лично влиял на наши бои.

КАССЕЛЬ: Откуда ты знаешь, что фюрер это делал?

ДУКШТАЙН: Потому что он обо всем заботится [598].

По этому диалогу ясно видно, что фельдфебель Кассель находит несколько необычным то, что Гитлер лично руководил боями, в которых участвовал Дукштайн. А Дукштайн явно изворачивается в своих аргументах, чтобы сделать их достоверными. По его завершающему аргументу, что фюрер заботится обо всем, видно, что такие слова веры служат как для ослабления диссонанса, так и, со своей стороны, требуют инвестиции доверия. Чем сильнее Дукштайн утверждает, что фюрер лично заботится о нем, тем интенсивнее он должен был и верить в это.

На фоне улетучивающейся уверенности в победе у многих солдат появлялось сочувствие фюреру, и они развивали теории заговора («Жалко мне фюрера, у бедняги — ни одной спокойной ночи. Он хотел только добра, но правительство! [599] Вот ужас! Что за бедняга, столько труда, и как всегда — снова одни разочарования. И ведь не может ни на кого положиться!» [600]) и приводили свое восприятие действительности в соответствие со своими желаниями и ожиданиями.

Впрочем, это не вопрос должности, как показывает следующий диалог между майором Ульрихом Бёзом и другим старшим офицером.

БРИНК*: Да, чем занимается фюрер все время?

БЁЗ: Он? Работает, и даже тяжело.

БРИНК: Пожалуйста?

БЁЗ: Он тяжело работает [601].

Фюрер стал уже не тот

Мы по всему миру наделали себе только врагов, ни одного единственного друга. Германия должна в одиночку завладеть миром! Адольф — в гибели богов [602].

Такие формулировки, как: «Мы определенно выиграем войну. Если фюрер что-то требует, хотел бы я на того посмотреть, кто это не выполнит!» [603], на фоне теории когнитивного диссонанса и после катастрофы под Сталинградом неудивительны. Интересно также и то, как обрабатывались подтачивающие сомнения в военной компетентности фюрера. 28 июня 1942 года, то есть в начале крупного немецкого летнего наступления на юге России, два лейтенанта Люфтваффе ломали головы над тем, что происходит с фюрером.

ФРЁШЛЬ: Как Гитлер мог так измениться? Я ведь раньше его так уважал.

ВАЛЕР: Теперь в нем сомневаются.

ФРЁШЛЬ: Ломаю себе голову — как это могло произойти?

ВАЛЕР: В этом отношении все объяснимо — он выбрасывает всех вон, все берет на себя. Он рассматривает все сам, все сам контролирует, он знает ответы на все. И со временем должно случиться так, как будто без него ничего не пойдет, как будто без него мы совсем жить не сможем. Естественно, возможно, что он может и заболеть.

ФРЁШЛЬ: У меня все же чувство, как будто его там вынуждают быть не тем, кто он есть. А именно это было бы большой разгрузкой для него.

ВАЛЕР: Нет, в этом отношении разгрузкой это для него не будет, потому что он — вождь, он конечно же может от всего освободиться… И он все же покончит со всем другим. Почему он тогда не уберет людей, которых ненавидит народ?

ФРЁШЛЬ: Может быть, он действительно уже заработался.

ВАЛЕР: Я это тоже определенно предполагаю, что с точки зрения нервов он уже совершенно никакой.

ФРЁШЛЬ: И что он больше не хозяин положения. Он позволяет себе только, не зная этого, двигать. Именно это я не могу себе представить. И он был для меня идеалом. Что он когда-нибудь так подведет! Наверное, это из-за эгоизма.

ВАЛЕР: Опять против этого говорят его действия. Против этого говорит его последняя речь о немецкой правоте…

ФРЁШЛЬ: Может быть даже, что именно в том много моего собственного эгоизма и самодовольства, что как раз не хочу признаться, что я так ошибался в человеке.

ВАЛЕР: Во всяком случае, ясно, что он безумно изменился.

ФРЁШЛЬ: Да, а я именно думаю еще, что это уже не он.

ВАЛЕР: Может быть, это как раз актер, а он, может быть, давно уже мертв [604].