Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Этот диалог убедительно показывает, как действует механизм ослабления диссонанса: любое сомнение в вожде, а также разочарование по поводу собствен-ной эмоциональной инвестиции смещается к внешним причинам. Личность фюрера-«идеала» может «так безумно измениться» только в связи с психическими обстоятельствами («с точки зрения нервов он уже совершенно ника-кой») или в связи с заговорщицкими манипуляциями. Оба собеседника думают, что фюрер действительно уже не настоящий, что, возможно, его заменили актером. Примечательно, что лейтенант Фрёшль даже считал возможным, что он сам «не хочет признаться, что так ошибался в человеке», чем он точно описывает механизм ослабления диссонанса в своей собственной личности. Финальная фраза о том, что медийная фигура фюрера уже давно подменена актером, на самом деле, скорее, успокаивающая, ведь она позволяет поддерживать веру в фюрера и тогда, когда фюрер ее не оправдывает.

У ефрейтора Кёльрерхофа была менее сложная теория о поведении фюрера.

КЁЛЬТЕРХОФ: Сам по себе фюрер не так уж плох. Многие вещи просто не доходят до его ушей [605].

В историях, которые солдаты рассказывали о фюрере, особенно в конце войны, такая теория отгораживания играет важную роль; от Гитлера якобы утаивали правду о ходе войны. Унтер-офицер Гампер рассказывал:

ГАМПЕР: Я как-то разговаривал с одним журналистом, бывшим в ставке фюрера, так он рассказывал о фюрере ужасные вещи. Ставкой фюрера управляет Кейтель. Прежде чем генералы или кто-то еще заходят к Адольфу с докладом, Кейтель их подробно инструктирует о том, что они могут говорить, как говорить, и только после этого они могут заходить к Адольфу. Если, например, генерал должен доложить, что вынужден отступить тогда, когда начались первые отступления, когда еще не привыкли, чтобы немцы отступали, тогда они должны были говорить следующее: «Мой фюрер, я считаю правильным не удерживать эту позицию, а разместиться здесь. То есть мы не отходим, а занимаем более выгодную позицию». При том, что это было совсем не так, их выгоняли [606].

Унтер-офицер Мюсс смотрел на это точно так же, как и Тампер: фюрера отгораживают от правды, и он становится в этой герметической ситуации все более удивительным.

МЮСС: У меня тоже всегда было впечатление, что фюрера надувают на каждом шагу. Говорят, например, что Адольф сидит иногда за столом, перед ним большая карта обстановки, и он на нее смотрит. Никто не может ему помешать, тут могут прийти важнейшие донесения. Иногда он сидит по шесть, семь, десять часов за столом и думает. Тут иногда приходят важнейшие вещи — все делает Кейтель. А он там сидит, уставившись на свою карту, и зарабатывает припадки буйного помешательства, скоро сходит с ума. Кричит, буйствует, бьет людей по морде и все такое [607].

В разговоре между хауптштурмфюрером СС Борном и фельдфебелем фон Хельдорфом тоже проходит темой отгораживание фюрера. И называются якобы виновные.

ф. ХЕЛЬДОРФ: Мой отец [608] мог зайти в любой момент именно потому, что прямо высказывал свое мнение, без каких-либо обиняков. И это фюрер тоже ценил.

БОРН: Тогда, думаю, это было под Харьковом, штандартенфюрер Кум, командир, получил Дубовые листья. И Крюгер, кажется, во всяком случае, было два или три человека, и еще один хауптштурмфюрер. Во время вручения фюрер сказал что-то особенное, в любом случае, эти трое вдруг замолчали и переглянулись. Фюрер заметил, что там что-то не в порядке. Поэтому они получили приказ на следующее утро опять прибыть к нему для беседы. Тогда они пробыли у фюрера не менее трех часов и выложили ему все, все честно ему выложили.

ф. ХЕПЬДОРФ: Фюреру этого так не хватает.

БОРН: Для него тогда это был большой удар.

ф. ХЕЛЬДОРФ: Ведь фюрер полностью изолирован, он живет докладами, которые ему представляют три-четыре человека, которым он доверяет, а те ему уже… Да, не хотел бы я употреблять крепких выражений, но…

БОРН: А кто эти три человека?

ф. ХЕЛЬДОРФ: Это Борман, один из самых неприятных типов, которые вообще у нас есть. С военной стороны это Кейтель, с политической стороны… из этой же компании условно Геббельс.

БОРН: Странным образом, до сих пор было так, что рейхсфюрер всегда подолгу бывал у него.

ф. ХЕЛЬДОРФ: Полвины за это лежит на рейхсфюрере.

БОРН: Сознательно или неосознанно, фюрер был не согласен со всеми этими историями с евреями, это я знаю совершенно точно. Чаще всего ему ничего не докладывали о том, что там происходило, а делали все самовольно. Фюрер совсем не такой ужасный экстремист, не такой резкий, каким его представляют [609].

И в разговоре между генералом авиации Боденшатцем и генерал-фельдмаршалом Мильхом в мае 1945 года была представлена теория, что «поздний» Гитлер превратился в другого, совсем не такого, каким был «ранний» Гитлер.

МИЛЬХ: Фюрер 1940–1941 годов был, конечно, не тем, что в 1934–1935 годах, а человеком, который был совершенно непонятен, у которого были совершенно ложные идеи и который следовал ложным идеям. Он был болен, я в этом убежден. Заболеть можно от всего, из-за сверхответственности [610].