Солёный ветер (СИ)

Дом, разумеется, семье Со не принадлежал — по весьма понятным причинам, именуемым материальным состоянием. Зато принадлежал семье Чон, на главу которой её отец работал слишком долго, чтобы они могли именоваться как-то иначе, чем «друзья», хотя и денежная пропасть между ними была слишком велика. Но маленькой Инён не было дела до того, сколько у господина Чон Сонши денег на счёте в банке; её не волновало, сколько нулей напечатано в товарном чеке на сумочку госпожи Чон Хеми; и ей было откровенно плевать, какая сумма потрачена на комбинезон дурака Чон Чонгука, который начхать хотел на то, что она была старше на два года, и поразительно часто дёргал её за длинные волосы, подсовывал под нос то ящериц, то лягушек, то гусениц и громко смеялся, когда она после этого ревела во весь голос, размазывая по щекам сопли. Вот что по-настоящему волновало Со Инён — так это растущие в саду семьи Чон очень красивые разноцветные цветы, которые очень-очень хотелось подарить маме. Девочка видела, что отец преподнес именно такой подарок, когда они в последний раз навещали женщину в больнице, и та была им ужасно рада. Но путь в сад был заказан из-за забора, что окружал его со всех сторон, а калитка открывалась лишь по желанию хозяев.

В тот день Инён превзошла сама себя — взобралась по кованой ограде, разорвав в пух и прах симпатичные штанишки, перемахнула через неё, незаметно пробралась до интересующей грядки, вырвала нужные цветы — прямо так, с корнем, измазав при этом яркую жёлтую футболку, а потом, испугавшись приближавшихся голосов, взлетела на ближайшее дерево с такой скоростью, будто за спиной у неё росли крылья. Правда, с той липы она благополучно свалилась, вывихнув себе локоть и получив первое в жизни сотрясение мозга, а ещё до ужаса напугав проходивших мимо супругов Чон. Помнится, отец потом долго вымаливал прощение за «недостойное поведение» дочери, а Чон Хеми только смеялась, поддерживаемая крепкой рукой мужа. Самой Инён было тогда неловко просто ужасно, а ещё — больно.

И она вспоминает это теперь, стоя перед тем самым «дураком Чон Чонгуком» и ощущая неловкость, едва ли не аналогичную той — пятнадцатилетней давности. Он смотрит внимательно и пронзительно, словно бы выискивая в ней черты давнишней знакомой, с которой делил одну крышу дома на протяжении целых восьми лет. Инён смотрит в ответ, ища то же самое, но — будто назло — никак не находит.

— Ты вырос, — выдыхает она, силясь разорвать повисшее между ними молчание.

Чонгук улыбается, медленно обнажая зубы, и тянет в ответ:

— Тебе тоже уже не десять.

Инён поджимает губы и опускает голову, взглядом тут же натыкаясь на кадык, подпрыгнувший и тут же опустившийся обратно. Ей неловко просто до ужаса, потому что образ парня, что так нагло флиртовал с ней, сидя на кушетке с распоротым боком, и того мальчишки, что отказывался звать её «нуна», раз за разом закатывая перед отцом концерты, вдруг сливается в один.

— Столько лет прошло… — снова говорит она абсолютно шаблонную фразу — лишь бы не было так пугающе тихо.

В кабинете, быть может, и светло, а вот на улице — темнота хоть глаз выколи. А до Инён только сейчас начинает доходить, кто именно едва не прижимает её к раковине в углу кабинета и отходить, судя по всему, не собирается.

— Тринадцать, — с готовностью подсказывает Чонгук, и девушка по голосу его слышит, что он снова усмехается. — Но вот что забавно, нуна… Дядя Минсок и словом не обмолвился, что ты вернулась в Сеул. А я ведь спрашивал.

— Уже дядя? — хмыкает Инён и вновь поднимает взгляд, моментально проваливаясь в бездну зрачков напротив. — Не господин Со?

— Но я его понимаю, — продолжает Чонгук, делая вид, что ничего не услышал, и Инён впервые за всю ночь отступает, впечатываясь в раковину, едва он делает шаг в её сторону. — Будь ты моей дочерью, я бы тоже не сказал ничего парню, вроде меня.

— Рада, что ты это понимаешь, — хмурится девушка и выставляет перед собой ладони, что тут же касаются его футболки. Кожа под ней такая горячая, что Инён кажется вполне возможным обжечься. — Не забывай о личном пространстве, пожалуйста.

Чонгук смеётся, не расцепляя зубов, а затем вдруг наклоняется и губами касается её виска. Инён кажется в тот момент, что она натуральным образом парит в невесомости, потому что это шокирует настолько, что просто выбивает из-под ног почву. Она тут же усиливает давление, стараясь парня от себя оттолкнуть, но тот стоит неожиданно твёрдой стеной.

— Нуна такая холодная, — заявляет он, ни капли не отодвигаясь, а оттого продолжая касаться губами кожи на её лице, посылая крошечные заряды тока в каждую клеточку её тела. — Я надеялся, что ты захочешь обнять названного братца. Я ведь так скучал.