Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

«Правые» попытались было предложить вступительный тест в школу на знание языка — ой, что тут началось! Митинги, демонстрации, петиции. Я попыталась воззвать к здравому смыслу на собрании совета школы — на правах иммигрантки, ибо других иммигрантов на собрании не было (впрочем, и никогда не бывает; им за свои права бороться некогда, им надо делом заниматься и семью кормить). Я встала и громко сказала, что я лично первая готова подвергнуть моих русских детей таким тестам. Мне кажется, что тут всё очень просто: приехал жить в страну — изволь выучить язык. Тут уж я не узнала итальянцев, которых я успела так нежно полюбить, — куда только девалось их врожденное дружелюбие?.. Все до одного собравшиеся припомнили гетто, заголосили о трюкачестве «правых», о том, что средняя школа обязана не учить, а предоставлять равные возможности, на то она и средняя, чтобы усреднять. Но если усреднять, а не учить, — то зачем тогда и школа? И как быть с правом коренных итальянцев на образование? Непонятно.

В другой раз меня вызывали в школу по очень важному вопросу: ваш, говорят, сын Пьетро мало общается с иностранными детьми, все его друзья — итальянцы, а как быть с испаноязычными детьми? Может, вы внушаете ему шовинистические настроения? Пришлось напомнить им, что Пьетро — не совсем Пьетро, а Петр Михайлович, русский, экстракоммунитарий[26], родившийся в Москве. Да и я, собственно, не итальянка. Не помогло…

Вот и получается, что на этом фоне взгляд может отдохнуть только на юношах-ленинистах с ясными глазами, которым хочется вообще весь нынешний строй порушить — и свой, и новый мир построить. Строить им, конечно, ничего не дадут (и слава богу! им бы сначала историю как следует почитать), но пока они стоят вот так на ветру со взором горящим — так и хочется поверить, что и вправду можно идти другим путем.

Каким?

О, этого никто не знает.

Leggende metropolitane. Стереотипы на экспорт и стереотипы для внутреннего пользования

Я так много размышляла о национальных стереотипах, что теперь даже посвящаю одну лекцию в году этой теме, и мои студенты неизменно удивляются самой идее «национального итальянского стереотипа». Для них совершенно очевидно, что у туринца и, например, сицилийца нет ничего общего… И паче того — что общего может быть у них, генуэзцев, с калабрийцами, или с пьемонтцами, или с неаполитанцами?

А между тем, я своими глазами видела, как в итальянском спектакле о путешествиях Марко Поло татар играли… русоголовые кудрявые вьюноши, то и дело пускаясь вприсядку. А у Василия Аксенова есть очень милый рассказ об американце ирландского происхождения, который рассказывал, как ему во время войны жизнь спас то ли казах, то ли казак, то ли узбек, который, конечно, как и все русские, был татарином. Только вот, когда его самого назвали англичанином, вознегодовал: все, говорит, земляне похожи друг на друга, только мы, ирландцы, очень сильно отличаемся от этих англичан… потому что мы лучше.

Хорошо, что все свои теории про итальянцев я начала придумывать, когда с Италией и ее обитателями была знакома без году неделя. Сейчас, перечитывая написанное, я понимаю, что ни слова из сказанного мною не подходит, например, к жителям Милана. Милан — классический космополитичный мегаполис, и я, кстати, в последнее время всё чаще думаю, что работать мне надо в Милане.

Но жить — жить, конечно, только в Генуе. Это значит, что и я заболела главной итальянской болезнью под названием кампанилизм, любовь к своей колокольне-кампаниле, — то есть обычным местечковым патриотизмом.

Я не научилась еще как следует различать акценты, но существенную разницу быта, образа мыслей, поведения и характеров в разных провинциях Италии вижу теперь без труда. И особенно меня занимает то, что говорят про генуэзцев, и то, что они сами про себя рассказывают. В сумме это называется здесь «leggende metropolitane» — буквально: городские легенды, или городской фольклор.

Про генуэзцев обычно говорят, что они очень замкнуты, скупы и неприветливы. И в некотором роде это правда. Действительно, если сравнивать жителей, скажем, Рима с жителями Генуи, то на фоне римлян генуэзцы действительно покажутся, мягко говоря, необщительными.

Только вот фокус в том, что генуэзская «необщительность» — это для меня уже границы допустимого. Даже и не граница, а нейтральная полоса с цветами… Такому мизантропу, как я, остается только благодарить Бога за то, что из всех городов Италии мне выпала именно Генуя. Потому что еще три капли общения сверху — и мне пришлось бы притворяться глухонемой, что при моей преподавательской работе проблематично.

Но если генуэзская необщительность — величина относительная, то есть может быть признана таковой только в сравнении с общительностью других жителей Аппенинского полуострова, то генуэзская скупость могла бы стать мировым эталоном. Она — не относительна, она абсолютна, самодостаточна и совершенна. Генуэзцы своей бережливостью очень гордятся, и сами о ней с удовольствием рассказывают.