Солнечный ход

Здравствуйте, я ваша тетя!
Неужели вы живете
в этой пасмурной стране,
словно пьяные, бредете
без скафандра по луне?

Невесомость ваших мыслей

размягчает стать и плоть.
Белый свет кислей, чем рислинг,
пропитавшийся в ломоть
жизни, выпавшей на счастье,
а потраченной за грош.
Тетя, тетя, наши снасти.
Боже, Боже, наша ложь.

Рецепт счастья

В тридевятом запределье,
эн квадрат и куб етить,
порешили суеверья
навсегда искоренить.
Жить решили по науке,
чтоб ни так и сяк, а прям.
Чтобы правнуки и внуки
доверяли букварям.
Чтоб всему начало было.
Чтобы не было конца.
Чтоб еще какая сила
помогала слегонца.

Для того чтоб мир упро́чить,

надо мир разлиновать,
расквадратить, расторо́чить,
а потом заштриховать.
Когда все везде поделим,
даже атом и нейрон,
мы, наверно, обестелим
и бессмертье обретем.

Аванс

Утопии, антиутопии,
постмодернизм, декаданс…
В смородине, в меду, в укропе ли,
хрусталь, фарфор или фаянс.
С похмелья понимали: пропили!
И не вернуть уже аванс.

Человечненькое стихотворение

Без персон, как без кальсон,
срам людской ничем не краше.
Возвышает муди наши
светлый ангел Мендельсон!

Леонардо

До кого не домотаться?
До кого не доскребтись?
Жил когда-то Леонардо,
указуя пальцем ввысь.

Типа, что-то там заметил.

Типа, что-то разглядел.
Типа, вроде ликом светел.
Типа, вроде не у дел.

Что-то строил – не достроил.

Рисовал – не рисовал.
Мы назначили героем,
чтобы палец не совал.

Игра

Гадай по ромашке: быть или не быть?
Так быть или не быть —
обрывай лепестки
и желтое рыльце поглаживай пальцем.
Думать – не думать, любить – не любить?
Какая, в принципе, разница?
Лепестятся страницы.
Словосмешение.
Если бы языки
выдавались по группе крови,
выкалывались на предплечье,
вбивались в солдатский жетон,
писались зеленкой на пятке.
И правда ль, что этот сон
не терпит обратки?
Никто ли оттуда – сюда?
Или все мы туда-сюда,
как хоккеисты
в настольной игре,
крутимся на спицах,
ежимся на столе,
прячемся по столицам?

Траурные марши

Можно тронуть и Шопена,
несмотря на страшный марш.
Черный провод от торшера —
в абажурный антураж.
Красный бархат занавески,
муть затюленных зеркал.
Как-то очень по-советски
к звукам этим привыкал.
Что-то в них помпезно злое
«тра́х ба ба́х», да «тра́х ба ба́х».
Моцарт все же – про другое.
И совсем иначе – Бах.

Сэлинджер

Стержень жал.
Авторучки ломал
одну за другой,
перемазался пастой,
махая бейсбольной битой,
чем-то рассерженный,
поругавшись с чужой женой,
не сермяжною правдой,
а хваткой железной
Сэлинджер
полз, как тень от елки
ползет под кремлевской стеной,
дрожью ржи к Селигеру —
Сырдарьей по Онежской
стерляджи.

ХеминВэй