Солнце и Замок

Чудные дела! Плавая в глубине затопивших Урд вод, разгуливая по дну, я воображал себя если не божеством, то, по крайней мере, созданием куда выше, могущественнее обычного человека, а теперь казался себе совершенным ничтожеством. Впрочем, по зрелом размышлении, удивляться тут вовсе нечему. В этих краях, в землях давнего прошлого, Зак еще не проделал того, что сделал на борту корабля Цадкиэль. Здесь Старое Солнце еще не померкло, и даже воздействия, отбрасывающие тени столь же длинные, как и моя в то время, когда я подошел к лощинке, вполне вероятно, дотянуться до меня не могли.

Наконец вокруг рассвело. Под солнцем вчерашнего дня моя кожа изрядно покраснела, спину и плечи саднило невыносимо. Оставаясь в лощинке, где временами появлялась хоть какая-то тень, я двинулся дальше по ручью либо вдоль его берега, а наткнувшись на труп пекари, явившегося на водопой и задранного неким хищником, оторвал пару клочьев мяса, жадно сжевал их и запил мутноватой от ила водой.

К исходу нон впереди показалась первая запруда. Глубина лощинки достигала почти семи элей, но автохтоны перегородили ее чередой небольших плотин наподобие лестничных ступеней, сооруженных из речных валунов. Кожаные ведерки, прикрепленные к поворотному колесу, жадно тянулись к воде, и двое приземистых, смуглых, как мумии, автохтонов, приводивших колесо в движение, удовлетворенно крякали всякий раз, как вода из очередного ведерка выплескивалась в глиняный желоб возле их ног.

Увидев меня, они закричали что-то на незнакомом мне языке, однако преградить мне путь даже не подумали. Я помахал им в ответ и двинулся дальше, дивясь тому, что они взялись за орошение полей, хотя ночью в небесах среди прочих созвездий сияли Кроталы, звездные погремушки зимы, предвестницы перестука обледенелых ветвей на студеном ветру.

Миновав около двух дюжин подобных колес, я достиг городка: к нему от ручья, из лощины, вела каменная лестница. Здесь собрались женщины, явившиеся по воду либо стирать белье, а после задержавшиеся посудачить. Все они уставились на меня в изумлении, и я поднял кверху раскрытые ладони, показывая, что безоружен, хотя сие при моей наготе было вполне очевидно безо всяких жестов.

Женщины затараторили между собой на каком-то напевном наречии. Я указал на собственный рот, дабы дать им понять, что голоден, но сухопарая горожанка чуточку выше остальных ростом первым делом вручила мне полосу грубой, довольно ветхой от времени ткани, чтоб повязать вокруг пояса: женщины всюду, во все времена практически одинаковы.

Подобно мужчинам, которых я видел в пути, местные женщины оказались узкоглазыми, тонкогубыми, скуластыми, плосколицыми. Лишь через месяц, а то и больше удалось мне понять, чем местные жители столь разительно отличаются от автохтонов, знакомых мне по ярмарке Сальта, рыночным площадям Тракса и многим другим местам, хотя вся разница заключалась в чувстве собственного достоинства да куда менее буйном нраве.

Возле лестницы лощинка изрядно раздавалась вширь, и тени здесь не имелось вовсе. Увидев, что покормить меня ни одна из женщин не собирается, я взобрался наверх и сел в тени под стеной ближайшего каменного дома. Как ни велик соблазн изложить здесь всевозможные мысли, на самом деле пришедшие в мою голову куда позже, во время жизни в каменном городище, в тот момент я, говоря откровенно, не думал ни о чем вообще. Усталый, изголодавшийся, изрядно обгоревший на солнце, я просто радовался тени и возможности дать отдых ногам.

Спустя какое-то время все та же рослая женщина принесла мне лепешку и кувшин воды, оставила то и другое кубитах в трех вне пределов моей досягаемости и поспешила прочь. Покончив с лепешкой и водой, я всю ночь проспал в уличной пыли, а наутро отправился бродить по городку.

Дома здесь строили из речного камня, а известковый раствор заменяли илом. Почти плоские крыши крыли тонкими жердями, замазывая щели все тем же илом вперемешку с соломой да сечкой из листьев и стеблей маиса. У порога одного из домов хозяйка угостила меня половинкой подгоревшей лепешки из грубо смолотой муки. Встречные мужчины меня словно бы не замечали. Впоследствии, познакомившись с местным народом ближе, я понял, в чем было дело: принадлежность к мужскому полу обязывала их знать объяснение всему, что они ни увидят, и посему они, понятия не имея, кто я таков и откуда взялся, старательно притворялись, будто просто не видят меня.

Под вечер я устроился у стены дома, на прежнем месте, но когда рослая благодетельница вновь принесла мне кувшин и лепешку, на сей раз оставив их чуточку ближе, я поднял угощение и последовал за ней к ее дому, одному из самых древних и тесных во всем городке. Отодвинув изорванную циновку, заменявшую дверь, я изрядно ее напугал, а посему поспешил сесть в уголок и принялся за еду, всем видом показывая, что не замышляю дурного. Ночью у ее крохотного очага было куда теплей, чем на улице.