Солнце, луна и хлебное поле

– Неделю назад, она коров гнала.

Через два часа мы остановились у поворота на Иормуганло. Больше половины пассажиров вышли из автобуса, взвалили на себя поклажу и направились к деревне. Я шел за женщиной, узнавшей Манушак, мы разговорились:

– Когда ее привезли сюда, я маленькая была – лет семь или восемь. К тому времени у ее мужа уже было три жены и четырнадцать детей, так что дел дома было невпроворот, и на самом деле ему больше нужна была дармовая служанка, а не жена.

– Сколько у нее детей?

– Одна дочь была, умерла, теперь вот внучку растит.

49

Мы дошли до деревни и потом еще долго шли по ней. Иормуганло – самая большая азербайджанская деревня в Грузии. Там живет по меньшей мере полторы тысячи семей. Наконец женщина остановилась.

– Я пришла, – сказала она и объяснила, куда мне идти: – Свернешь направо – покажется речушка, перейдешь через мостки, оттуда уже близко, увидишь двухэтажный дом с балконом, выкрашенным в синий цвет; легко найти.

Я прошел по мосткам, потом мимо ореховых деревьев и за старой оградой увидел длинный железный балкон, выкрашенный синей краской. Остановился, перевел дух, подошел к ограде и огляделся. Во дворе с одной стороны от дома стояли курятник и большой коровник, с другой стороны – небольшое строение из досок и бревен. На земле перед ним играли и кувыркались маленькая девочка и щенок кавказской овчарки. Там же индюки и куры щипали траву. Почему-то я взглянул на небо, по осеннему небу одно за другим плыли белые облака.

В этот момент скрипнула и открылась дверь постройки, оттуда, сутулясь, вышла женщина. Она наклонилась, подняла девочку с земли и отряхнула пыль. Я обеими руками уцепился за ограду. Женщина подняла голову и заметила меня. Она медленно выпрямилась и позвала меня, сказала что-то по-азербайджански. Я не мог издать ни звука, дыхание перехватило, нас разделяло каких-то двадцать метров. Она отпустила ребенка и направилась ко мне. С каждым ее шагом сомнение уходило – это была она, я не ошибался.

На ней было серое фланелевое платье, рваные резиновые боты, на голове пестрая косынка, лицо прорезали морщины. Она замедлила шаги, остановилась передо мной, и мы заглянули друг другу в глаза. Потемневшее от загара лицо побледнело, глаза стали косить. Она узнала меня:

– Боже мой, это ты?!

У нее не хватало передних зубов.

– Это я, Манушак. Я пришел.

Она улыбнулась мне, на лоб выбилась седая прядь, она заправила ее под платок, колени у нее подогнулись, она медленно осела. Я перелез через ограду и опустился на колени рядом с ней. Манушак подняла голову и в изумлении не отрывала от меня взгляд. Я помог ей встать. Выпрямившись, она осторожно коснулась руками моей груди и лица и заплакала. Я хотел спросить, как она, но в горле застрял ком.

– Боже мой, если б ты знал, как я тебя ждала, – прошептала она.

Я осторожно обнял ее рукой и прижал к груди. От родного запаха пота и дыхания, который я помнил столько лет, голова закружилась, и я почувствовал, как по правой щеке катится слеза. И только, я сумел сдержаться, отступил и улыбнулся.

В это время послышался голос девочки:

– Бабушка, кто этот человек?

– Он был тем добрым и красивым мальчиком, которого я любила.

– Ты – Джудэ? – спросила она с серьезным выражением лица.

Я кивнул.

– Очень приятно, – сказала она по-грузински почти без акцента.

– Большое спасибо.

– Внучка моя, – сказала Манушак и утерла слезы уголком платка, – у меня дочь была, родилась еще до того, как я сюда попала.

– Знаю, – кивнул я.

– В Тбилиси училась, в шелкопрядильном техникуме, шесть лет назад, зимой, она вернулась сюда в положении и скончалась при родах.

Я погладил девочку по голове.

– Красивая девочка. Как зовут?

– Она говорила, если дочка родится, назову ее Манушак, я так и назвала, – сказала Манушак, взяла меня за руку, и мы направились к тому деревянному строению. – Здесь мы живем, – улыбнулась она той старой робкой и наивной улыбкой.

Мы присели на длинную деревянную лавку возле двери.

– Так мы сидели с тобой перед парикмахерской моего отца, – вспомнила она и опять улыбнулась.

В тот день мы долго и о многом говорили, но я выделю самое значительное с моей точки зрения и коротко вам изложу.

– Листок, где я записала твой адрес и новые имя и фамилию, я положила в кармашек платья. Вернувшись домой, начала готовиться к отъезду, платье постирала, а бумажку достать забыла; когда платье высохло и я нашла ее, она вся скрутилась и высохла, а буквы так расплылись и стерлись, что ни я, ни Хаим ничего разобрать не смогли.

Помню, я встал и начал ходить взад и вперед, сердце учащенно билось. Вот, оказывается, в чем было дело: если Хаим не знал, кого нужно искать, как бы он нашел меня? А ведь все эти годы я был так обижен на Хаима, что при мысли о нем у меня дыхание перехватывало. «Боже милостивый, ну почему я ни разу не подумал о том, что с этой бумажкой могло что-нибудь случиться?»

– Тогда Хаим дал мне номер телефона, – продолжала Манушак, – ты должен был позвонить и спросить, как дела у ангелов в синагоге, и назвать время следующего звонка. Его бы предупредили, и в назначенное время он ждал бы тебя у телефона.