Солнце на антресолях

Мошкин так долго смеялся моим словам, что я подумала, ему сейчас станет плохо. Что, правда, в них было смешного, он мне не сказал.

Надежда Ивановна не открывала дверь минут пять, но потом открыла, не спрашивая.

– Я Саша, – напомнила я ей.

Надежда Ивановна как-то невнимательно посмотрела на меня и даже не заметила Мошкина, так мне показалось.

Я скинула ботинки и прошла в комнату. Мошкин поплелся за мной, перед этим аккуратно поставив свои огромные ботинки на тряпку у двери.

– Чем вам помочь? – спросила я, оглядываясь и не находя на привычном месте веник. Обычно он стоял в углу крохотной прихожей. – Подмести? Давайте мусор вынесу… Что сделать?

– Вот, прикрепить не могу, – совершенно спокойно сказала Надежда Ивановна и кивнула на кучку на столе. – Хотела надеть в эту пятницу, может, в последний раз. Не с планками пойду, с настоящими, покрасуюсь.

Мошкин уже стоял у стола, покачиваясь. Мне кажется, он растет каждый день и никак не приспособится к своему росту. Вроде вырос, привык. Проснулся – снова выше стал, центр тяжести сместился, Мошкин опять качается.

Я взглянула на стол. Сколько там было орденов, мне сказать было трудно. Много. Я ведь не первый раз у Надежды Ивановны дома. Но она ни разу ничего не говорила о войне. Сколько ей лет? Восемьдесят? Больше, наверно. Восемьдесят пять? Значит, во время войны ей должно было быть… десять? Двенадцать? Или ей больше лет?

– Вы служили? – осторожно спросила я.

Надежда Ивановна кивнула и протянула мне плотный черный пиджак.

– Вот сюда прикрепи, попробуй, может, у тебя получится ровнее.

– Но… Это с войны, да? С Великой Отечественной?

– А с какой же еще!

– А… где вы служили? Сколько вам было лет?

Надежда Ивановна как-то неохотно сказала:

– Мало мне было лет. Я в разведке была. И во время войны. И после.

– А после войны была разведка? – удивился Мошкин.

Я подтолкнула его, чтобы он замолчал.

– Не расскажете?

Редкий случай, чтобы ветераны не рвались рассказывать о своей службе. То, что они прошли и пережили во время войны, оказалось настолько ярче, важнее всего остального, что произошло потом у них в жизни, что при одном упоминании о войне они начинают рассказ с того места, на котором остановились в прошлый раз, когда нашелся кто-то, кто хотел их слушать. Таких рассказов становится все меньше и меньше. И рассказывать некому, да и слушать никто не хочет.

Надежда Ивановна покачала головой.

– Нарассказывалась я уже. Так что? Поможешь прикрепить?

– А где вы служили? В какой армии? При каком штабе? Или как это правильно сказать?

– Да что ты привязалась-то! – даже рассердилась Надежда Ивановна. – Вот, смотри!

Она достала со шкафа альбом и раскрыла его.

Несколько совсем старых, коричневых фотографий, послевоенных, вот она молодая, уже взрослая женщина, с детьми, кстати. Значит, наверно, где-то дети все же есть…

– Это Берлин? Ух ты… это… – Мошкин стал рассматривать какие-то фотографии, и я тоже повнимательнее присмотрелась.

Почему она не хочет говорить? Разве есть теперь вещи, о которых не говорят? Мало ли где она служила, конечно… Может быть, по старой памяти не хочет – секретная работа… Ничего себе… Кто бы мог подумать…

– А это где? – Мошкин смело достал какую-то фотографию и поднес ее к свету. – Какая это страна? Пальмы какие-то…

– Леш, положи на место, пожалуйста. Надежда Ивановна… правда… расскажите о себе…

– Саша, ты же знаешь, я иногда забываю что-то… Ты ведь Саша? – Надежда Ивановна протянула мне следующий орден. – Этот ниже и слева крепи. Зря даже я их все сняла. Продать хотела. Мне за них такие деньги обещали… А потом пожалела. Я зубы хотела хорошие сделать. А потом мне бесплатные сделали, как раз срок подошел. Неудобные, конечно. Но ордена продавать не стала. Думаю, вдруг еще хуже времена настанут. Квартиру отберут у меня, например…

– Кто может квартиру отобрать? Что вы… – сказала я.

– А кто пенсию отобрал? Вот те же люди и отберут. Разве это пенсия? У меня самая первая пенсия была в восемьдесят девятом году. Думала – вот заживу теперь, как королева. Да тут такое началось… Ну вы тогда не родились еще!

– Мы знаем, – кивнула я, – что началось.

– Что вы знаете! – махнула рукой Надежда Ивановна. – Вы небось знаете про «демократию»? Так это теперь называется?

Мошкин явно заскучал, я показала ему кулак. Он разулыбался и сел рядом со мной, взял у меня из рук пиджак Надежды Ивановны и попробовал прикрепить орден.

– А этот за что?

– Да ни за что! – махнула рукой Надежда Ивановна. – За годовщину войны. Вот этот – да…

– Расскажете? – попросила я.

– Так я же тебе говорю – я все забываю. Ну не все, некоторые вещи. Вот рассказала как-то корреспонденту, прислали мне тут одного… А он мне потом звонит и говорит – вы про кого мне рассказали? Я говорю – про кого, про кого – про себя! А он говорит – вы про другого человека мне рассказали, это известная история… – Надежда Ивановна замолчала.

Я тоже сидела молча и моргнула Мошкину, чтобы он не влез и не ляпнул лишнего.

– Я вот, видишь, какая стала… Саша… Ты же Саша?

Я кивнула.