Солнце на антресолях

Я взяла свою куртку, которую не стала оставлять в темной прихожей, нашу с мамой сумку и пошла к выходу.

– Сашенька, сумку оставь! – совершенно разумно сказала мама. – У меня там все вещи.

– Так и у меня там вещи, мам. Я же тоже человек. Нет? Или все остальные – люди, а я, как обычно, у тебя на последнем месте?

У мамы, слушавшей меня очень внимательно, задрожали губы.

– Передайте от меня привет всем финским фашистам! – сказала я дяде. – Если будете писать новую книгу, не забудьте написать, что ваша племянница учится в Академии ФСБ.

– А! – воскликнул дядя. – Я так и думал. А как же тебя приняли? С такими родственниками? Графу отменили в анкете?

– Она не поступила пока, – мирно объяснила ему мама. – Мечтает только. Она же ребенок еще. Подросток.

– Ха! – коротко засмеялся дядя. – Накоси-выкуси, девушка! Никто тебя в Академию не возьмет! Даже зря собираешься! Из-за меня! Первым делом спросят – нет ли родственничков за границей. Вот так-то!

Я растерянно остановилась на пороге с сумкой.

– Это правда, мама?

Мама неуверенно кивнула, переводя взгляд с дяди на меня.

– А если я… – Я подумала. – Я откажусь официально от вас. Вы мне никто.

Дядя поднял свою тапочку – рыжее кожаное сабо на деревянной подошве – и кинул в меня. Но сил не рассчитал, размахнулся плохо, сабо вывалилось из рук и попало маме по руке. Мама ойкнула и слабо улыбнулась. Я взяла маму за руку.

– Пойдем, пожалуйста. Я здесь не останусь.

Поезд отходил через два часа. Можно было посмотреть еще хоть что-нибудь в городе. Но было так сыро, так промозгло, холодно, что не хотелось ни идти, ни даже ехать на обзорном трамвае. Мы сидели с мамой в довольно уютном ресторанчике с видом на длинную серую улицу и, наконец первый раз за день поев, пили уже третью чашку чая. Я видела цены, но не голодать же нам было до самой Москвы. Поголодаем дома. Билеты мы купили только что, онлайн, два места в пустом купе, можно было надеяться, что за два часа до отхода поезда вагон не заполнится и мы поедем одни. И мама не отдаст шоколад, который я купила нам в поезд, случайным попутчикам.

– Странно как, правда, мам?

– Что ты имеешь в виду? Зря ты так поступила. Он же мой дядя, брат моего отца… Он так похож на папу…

– Но не папа же! – с досадой ответила я. – И что с того, что он похож на твоего папу? Ты видишь в нем своего отца? Напрасно. Это совершенно другой человек.

– Неужели тебе его не жалко?

– Нет!

– Ты не права. Ты смотришь на него как на… Ну, в общем, думаешь о его убеждениях, а я смотрю как на человека. Мне его жалко. Он старый, одинокий. Искал в нас родных людей. А ты поступила как… – Мама закусила губу.

– Если бы ты случайно не забыла в роддоме своего ребенка, – сказала я, – и не взяла вместо него меня, тебе бы сейчас гораздо лучше жилось.

Мама умоляюще посмотрела на меня.

– Сашенька… У меня почему-то совсем нет сил сегодня…

– Потому что мы голодали почти сутки, мам! Ерундой какой-то маялись с этим странным человеком… Пей побольше чаю, сразу лучше станет.

– Не хлебом единым, Сашенька, жив человек… – тихо ответила мама. – Ты жестокая. Не любишь людей. Я всю жизнь учу тебя любить людей, просто любить, и все. А ты разбираешься – кто за правых, кто за левых, кто за красных, кто против… Странно, чем больше я тебя воспитываю, тем меньше ты на меня похожа. А ведь маленькая ты была чем-то похожа на меня. И росла не очень быстро, третья с конца в первом классе стояла на физкультуре, помнишь? И добрая была… А потом вдруг – р-раз, выросла и как-то… ожесточилась.

– Называй это так, если хочешь, – ответила я. – А воспитание имеет волновую природу. Поэтому результат непредсказуем. Слова – это только часть, надводная. Основное воспитание происходит по-другому, не словами. Я читала…

– Я, наверно, знаешь, Сашенька… – Мама не слушала меня. Я видела, что она колебалась, несколько раз быстро взглянула на меня, потом отвела глаза. – Я все же к дяде вернусь. Еще до поезда есть время.

– А мне где быть, мам?

– Здесь посиди… Или на вокзал иди. Тут же близко. Заблудиться невозможно. А я извинюсь, что так вышло. Одно дело я в глаза ему посмотрю, а другое – писать потом… Не по-человечески это…

– Мне кажется, мам, забыть надо дядю этого, и все. Зря ты даже его родственником считаешь. Отдай ему его бумажки. Не будем мы его квартирой заниматься. Где серпы из красных стен торчат. А если в следующий раз ему еще какой-то сон приснится? И ты снова к нему поедешь?

– Надо будет, поеду, – твердо сказала мама. – У меня родственников больше не осталось.

– Я только… – негромко сказала я. – Но я не в счет.

– Если человек ошибся когда-то, он всегда может исправить свою ошибку, – упрямо договорила мама.

– Как? Как исправить, мам? Ну, допустим, никто уже не помнит, что он там говорил на радио. Никому это давно не интересно. А книги? Он будет бегать по всем книжным магазинам Европы и собирать свои книги и жечь их? Тем более я не заметила, что он как-то раскаивается.

– Убегать не надо было, вот и заметила бы.