Солнце сияло

У кого все роскошно – это у Долли-Наташи. Она выпустила еще два диска, к которым, само собой, я уже не имею никакого отношения, выступает в сборных концертах с самыми известными именами и дает сольные концерты, которым всегда сопутствует обильная реклама. В отзывах о ней положено писать такие слова, как «высокий профессионализм», «высокие чувства», «истинный драйв», «подлинное наслаждение» – в общем, все высокое, истинное и подлинное. Судя по определенной однообразности эпитетов, все они откованы в одном месте и раздаются оттуда вместе с благодарностью за их неукоснительно точное использование. Долли-Наташа прочно вошла в число тех имен шоу-бизнеса, у которых обычно расспрашивают на страницах газет и телевизионном экране об их личной жизни и пути к успеху, ее клипы постоянно крутятся по музыкальным каналам (в том числе и те, что снял еще я), ее песни звучат на целом десятке FM-радиостанций. Она сказала, что будет звездой, и стала ею, одним словом – знаменитостью, или, как теперь пишут в журналах на американский манер, celebrity.

Вадик все так же играет в ее группе. Иногда он мне звонит; так, по телефону, мы с ним в основном и общаемся. Он часто расспрашивает меня о Ловце, но я подозреваю, что тут может быть некий интерес Долли-Наташи, и стараюсь о Ловце с ним не говорить.

Что до Бочаргина, то он, видимо, снова провалился в андерграунд и обитает в том, привычном для себя мире. После успеха диска, что спер у меня, он выпустил еще один – уже свой, натуральный, – и получил за него повсеместный сокрушительный разнос. Несколько этих разносных рецензий попались мне на глаза – надо сказать, читая их, я испытал чувство отмщения.

Боря Сорока, как занялся после дефолта торговлей радиотехникой, так и торгует ею. Несколько недель назад мы по его просьбе встретились в кафе «Subway» на Пушкинской площади, он жаловался, что рынок насыщен, торговля идет вяло, и спрашивал, не могу ли я по старой памяти помочь с джинсовой рекламой его магазина на телевидении. Я вынужден был ответить отказом: у меня на телевидении теперь никаких связей.

Полагать «связями» того же Конёва я не могу. Мы знакомы – и это все. Я его только вижу иногда на экране телевизора. У него была сложная пора, он сидел года полтора где-то на запасной скамейке, но эта пора для него благополучно закончилась, и он сейчас ведет довольно популярное ток-шоу. Размышляет о нравственности, морали и считается на телевидении одним из главных специалистов в этой области.

Я полюбил ездить на родину, в Клинцы, откуда так хотел вырваться, и езжу теперь туда при всякой возможности. Приезжая в Клинцы, я не хожу по своим прежним, школьным друзьям, не брожу по памятным детским и юношеским местам, а в основном сижу дома и разговариваю с родителями. Чаще с отцом, реже с матерью. Из-за чего я и езжу на родину – из-за этих разговоров. Я выспрашиваю отца с матерью о своей родословной, до которой раньше мне не было никакого дела.

Я узнал, что мои корни со стороны отца – на Владимирщине, в самом центре России, в Мстёрах. Даже не в самих Мстёрах, а в деревне Городок, что была в восьми верстах от них, которую в 1861 году – целую пропасть лет назад! – основал после освобождения от крепостной зависимости крепкий мужик Степан – мой далекий предок. Он пахал землю, сеял, убирал урожай, а зимой, набрав у богомазов в Мстёрах икон, становился офеней-иконником: разъезжал на санях по таким же малым глухим деревням, как его Городок, и продавал образа. Только образа, другого товара у него не было. И так из года в год. Степан умер, а его сыновья, обзаведясь своими семьями, заматерев, садились зимой в сани и пускались в путь от одного малого селения к другому, где их уже и ждали: в одном доме Богоматерь, в другом угодника Николая, в третьем святителя Иоанна. Отец говорит, что так было до самого начала гражданской войны. Он передал мне рассказ своего деда, тогда подростка, как дед со своим отцом, значит, моим прапрадедушкой, ездили с иконами ранней зимой накануне 1919 года в последний раз. Уже было опасно, торговля иконами приравнивалась к контрреволюции, но люди ждали заказанные образа целый год, и они поехали. В одной из деревень им пришлось, поднявшись среди ночи, бежать от вошедшего в деревню отряда ЧОНа. Бежали они так, что, когда рассвело, оказалось, что у моего прапрадеда один валенок на ногах белый, другой же черный, чужой. А не убежали бы, вероятней всего, не было бы на свете ни моего отца, ни меня. Впрочем, тот же мой прапрадед до этого, пока его не контузило, храбро воевал на германской и имел три солдатских Георгиевских креста, а еще позднее его занесло в Тюмень, и он стал там начальником милиции – так в моих корнях появился чалдонский след.