Солнце сияло

– Ладно, брось: навалом! – отмахнулся от моего оптимизма Вадик. – Давай подъезжай, обсудим все. Что тебе, не все равно, кто спонсирует? Главное, твоя музыка будет играться, новый диск запузырим. Вон на тот, что склепали, какие отклики!

Меня будто взволокло на дыбу от этих его слов об откликах. Нет, разумеется, я не знаю, как оно – на дыбе, но представляя себе, как оно может быть, думаю, вот именно такой болью, только физической, человека и раздирало на ней. Вадик понимал, как меня зацепить. Конечно, большая часть откликов была оплачена, и, соответственно, грош им была цена, но попадались среди них и те, что писались не за деньги – они так и выделялись на фоне купленных, – и вот в этих-то, бесплатных, которым точно не было цены, диску выставлялся такой балл – только мечтать. Причем балл этот выставлялся именно мне, не Долли-Наташе. В одном даже довольно двусмысленно говорилось, что с такой музыкой голос певицы уже не играет существенной роли. Правда, в другом меня сравнивали с Бочаргиным, каким он заявил себя в последнем альбоме, но тут уже оставалось только стиснуть зубы.

– Дай мне Наташку, – потребовал я у Вадика.

– Так что, Сань? – снова вопросил Вадик.

– Дай трубку Наташке! – рявкнул я на него.

– Слушаю, – прожурчала веселым весенним ручейком Долли-Наташа мне в ухо.

– Забудем друг о друге, – сказал я. – На веки вечные. Все. Живи.

– Подожди-подожди! – остановила она меня. – Ты что, хранишь верность Ловцу? Это смешно. Он, я знаю, вообще собирается эмигрировать. Ему твоя верность до фени. На фиг он тебе?

– Живи, – повторил я. – Все. Не звони сама и Вадика тоже не подсылай.

– Ну и дурак! – услышал я еще, нажимая на кнопку разъединения.

Я постоял мгновение с умолкшей трубкой в руках и, прежде чем отправить в карман, отключил ее вообще.

Пара металлически-кожаных панков, и он, и она – оба обритых наголо, поднявшись из перехода, направились прямиком ко мне, и парень, подойдя, попросил закурить.

– К сожалению, – развел я руками.

– Что, не куришь, что ли, вообще? – спросила девушка.

– Не курю, – признался я.

– И не пьешь?

– Когда как.

– Ну, добавь тогда десятку, на водку не хватает, – не утруждая себя особой логикой, сказала она.

Я достал портмоне и отыскал в нем десять рублей.

– А две десятки слабо? – спросил панк.

Я вытащил еще одну и отдал им деньги. Возможно, если б в тот миг они попросили все содержимое моего кошелька, я бы отдал им все. Так в тот миг эти разноцветные бумажные кирпичи фундамента нашей цивилизации были мне ненавистны.

– Ну тогда тебе, что ли, удачи, мажор, – сказал панк. – Не думал, когда подваливали, что так разживемся.

Не отвечая ему больше, я обошел их и двинулся туда, откуда они появились, – в переход, с ощущением, словно спускаюсь в преисподнюю.

* * *

Со времени тех зимне-весенних событий нулевого года нового столетия и тысячелетия прошло уже полных три года. Я по-прежнему живу в Москве, только сменил квартиру около Преображенской площади на квартиру в районе метро «Полежаевская»: хозяева преображенской вдруг подняли цену, и мне пришлось искать другую. Собственно, двухкомнатная квартира после того, как Тина съехала от меня, была мне уже не нужна, я жил в ней по инерции, и переезд в однокомнатную на «Полежаевской» был хотя и вынужденным, но вместе с тем естественным и закономерным.

С жизнью свободного художника покончено, я работаю в крупном рекламном агентстве, у меня, наконец, появилась трудовая книжка, и мне даже выдали зеленую пластиковую карточку – «Страховое свидетельство государственного пенсионного страхования». Карточка свидетельствует, что я полноценный член общества, плачу налоги, в том числе и в пенсионный фонд, и если доживу до старости, то мне будет гарантирована пенсия. Пенсия, правда, должна быть микроскопической, потому что официальная моя зарплата, как и у всех остальных в агентстве, ничтожна, главная ее часть идет черным налом, и американскими президентами, а не российскими городами, но до пенсии еще почти столько же, сколько я уже прожил, и что мне заботиться о ней.

Я работаю копирайтером, придумываю сюжеты для роликов, пишу тексты для всяких рекламных буклетов, выдаю слоганы – труднее чего не знаю никакой другой рекламной работы. Некоторыми слоганами я, однако, горжусь. Вот, например, этим, который каждый имеющий телевизор хоть раз в жизни непременно слышал: «Село село и сало съело». Там в ролике одетые в русские народные наряды лубочные мужики, бабы, старики, дети садятся после неких тяжелых сельскохозяйственных работ за общий стол и во мгновение ока уминают с черняшкой целое стадо хрюшек – расфасованную в яркие фирменные пакеты продукцию одного московского мясокомбината.

Когда ролик впервые вышел в эфир, продажа сала этого комбината подпрыгнула в несколько раз, а прочей его продукции – чуть не вдвое.