Солнце сияло

Лифт, послушный приказу пальца, распахнул двери, и мы вошли внутрь. Причем пальто в очках, несмотря на то, что стоял дальше, попытался войти первым – словно я и в самом деле был неодушевленным предметом и ждать от меня какого-либо движения не приходилось. Рука его, потянувшаяся к кнопкам этажей вслед моей, когда я нажал нужную мне, отпрянула назад. Оказывается, мы ехали на один этаж. И не в одну ли квартиру? Я глянул на пальто оценивающим взглядом. Если моя догадка была верна, это был второй тип, призванный служить оживлению родительского общества наших пассий.

Он, напротив, теперь на меня не смотрел. Букеты наши касались друг друга, и одна моя роза отважной лазутчицей даже пробралась в мохнатые дебри его хризантем, а его взгляд поверх моей макушки был устремлен в потолочные дали поднимающейся кабины – с твердо выраженной в нем убежденностью в моем отсутствии рядом.

Лифт остановился. Створки дверей разомкнулись, открыв проем. Пальто, как вошедший вторым, стоял ближе к дверям и сейчас вышел первым. Я дал ему удалиться от лифта, чтобы не тащиться хвостом, если мы и в самом деле прибыли в одно место, и покинул кабину только после того, как шаги его замерли.

Опустив портфель на пол к ногам и держа хризантемы перед грудью, будто солдат кремлевского полка карабин в парадном артикуле, пальто жал кнопку звонка у двери, за которой, единственной из трех на лестничной площадке, мне довелось бывать прежде. И куда я направлялся сейчас.

– И вы, значит, сюда же? – сказал я, подходя к нему.

Он повернул ко мне голову. В глазах его выразилось враждебное недоумение. Как если бы металлический швеллер заговорил, и это представляло собой несомненную опасность.

– Я сюда, – проговорил он. С отчетливым ударением на «я». А куда вы, меня не интересует, прозвучало в его словах.

Хорош, однако, был тип, с которым мне предстояло оживлять встречу Нового года в семейном кругу.

На дверях, открываясь, защелкали язычки щеколд. Пальто наклонился и поднял портфель. Теперь лицо его выразило вдохновение, подходящее служащему кремлевского полка при прохождении мимо строя президента страны.

К моему удовлетворению дверь открыла Ира. И, едва взглянув на кремлевского бойца, бросилась мимо него ко мне:

– Ой, какие розы!

Мне пришлось поднять букет вверх, как внизу у лифта, оберегая его от хищных рук вывалившихся из кабины женщин.

– Не одной тебе! Зови женщину, старшую в этом доме. Потом определитесь, что, как и кому. Заодно и представишь.

– Да, и Ларису тоже позовите, – подал голос пальто, указывая подбородком на свои хризантемы.

Ларисой звали Ирину сестру, теперь ее имя было мне известно. Хотя тогда, когда я был в этом доме последний раз, невольно думая о том, как увижусь с ней, увидеть ее мне не пришлось: ее не было. И не было основательно – она не появилась и под утро.

– Ой, будут, будут сейчас все, – пропела Ира, исчезая в глубине квартиры, а мы с пальто один за другим (сначала он, потом я) переступили порог, закрыли за собой дверь (точнее, это сделал я), после чего на нас выкатилась женская лавина и погребла под собой; казалось, в прихожей появились не мать с двумя дочками – всего-то числом трое, – а толпа человек в десять: такой вокруг поднялся шум и гвалт, столько раздавалось восклицаний, ахов, охов в адрес роз и хризантем, так били в глаза синие, красные, розовые, фиолетовые цвета их одежд.

Впрочем, несмотря на сумбур вместо музыки, я сумел уловить и закрепить в себе для дальнейшего пользования, что мать зовут Изольдой Оттовной (ага, немецкие корни, отметил я для себя), что она явно немолода, ощутимо старше моей матери, то есть родила своих дочерей уже в возрасте, хотя весьма ухожена и свежа, и что Лариса избегает смотреть на меня, но со своим типом при этом странно чопорна и натянута. В том черно-белом мужском рое, который выставлял нас со Стасом из этого дома и чувствовал себя здесь совершенно по-свойски, его точно не было.

Глава дома объявился в прихожей подобно исполинскому валуну, запоздало снесенному общим сотрясением с вершины горы и догнавшему лавину, чтобы придать ее движению дополнительную силу и мощь.

– И сразу оба. Вместе. Это как это? А у меня сведения – даже не знакомы друг с другом! – густо говорил он, приближаясь к нам.

В нем и в самом деле было нечто от политого дождями, обжаренного солнцем, обкатанного льдами высокогорного глетчера тысячелетнего гранитного валуна: крупная круглая голова, схваченная крепким, соль с перцем, коротким ежиком, массивные покато-широкие плечи, широкая, с поднятой диафрагмой, грудь и широкий, но соразмерный общим его габаритам живот, искусно спрятанный под туго обтягивающей шелково-бархатистой, вишневого цвета жилеткой. Глаза его смотрели будто бы с живостью, но это были суровые, тяжелые глаза бездушного камня. Фамусов, тотчас назвался он у меня. Что за комиссия, создатель, быть взрослых дочерей отцом… Хотя, естественно, я прекрасно знал его настоящее имя.

– А мы, Ярослав Витальич, договорились, – сказал я, одновременно кланяясь, что означало мое приветствие.

– Как это договорились, когда не знакомы? – удивился он.