Солнце сияло

– А где именно у Шекспира об этом?

– Весь Шекспир об этом, весь! – повторил Фамусов. Ира, подойдя сзади, положила обе руки мне на плечо,

подтянулась и положила на них подбородок, заставив меня своим весом скособочиться.

– О чем говорим?

– О Шекспире, – сказал Фамусов.

– О бедном художнике, – одновременно с ним сказал я.

– Так о Шекспире или о бедном художнике? – настойчивым голосом потребовала ответа Ира, как будто это было необычайно существенно.

– О бедном художнике Шекспире, – поторопился я ответить раньше Фамусова.

Он одобрительно всхохотнул:

– Хорошо! Хорошо! Чувствуется быстрый журналистский ум.

За стол нас посадили парами: я рядом с Ирой, Лариса со своим Арнольдом. Глава семьи с хозяйкой заняли места по торцам стола. Нам с Ирой выпало сидеть на стульях, Ларисе с Арнольдом на диване, старшее поколение подкатило для себя кресла.

Для проводов старого года мне и Арнольду было предложено налить вина или водки. Арнольд выбрал белое сухое, я предпочел водку, хотя после и предстояло пить шампанское. Отец, еще только приучая меня к употреблению спиртного, преподал мне урок: восходить от слабого к более крепкому, тогда опьянение не будет тяжелым, – и урок этот был мной усвоен раз и навсегда. Но сейчас мне хотелось, чтобы меня поскорее забрало. Нельзя сказать, что я чувствовал себя в этом доме слишком уютно. Что я чувствовал точно – это неуместность своего присутствия здесь, пусть даже и во вполне пристойном костюме. Что мне было в знакомстве с Ириными родителями и предстоящем времяпрепровождении в их компании? Будь у меня выбор, я бы предпочел компанию своих сверстников. Ведь говорят же, что возраст – это кожа. И сколько ни старайся влезть в чужую – не влезешь. Всякая компания в кайф только тогда, когда у всех в ней один кожный покров. Старая и молодая кожа по-разному дышат.

Фамусов, кажется, тоже налил себе водки. Хозяйка, я заметил, налила себе минеральной воды.

– Что ж, господа! – поднялся Фамусов с рюмкой в руке. Особо, я обратил внимание, он задержался взглядом на Арнольде с Ларисой. – Предлагаю поднять бокалы и проводить уходящий год, не поминая его лихом. Год выпал памятный, может быть, таких в нашей жизни больше не случится.

Это уж точно, таких – нет, подумалось мне. Кому пришлось тянуть лямку срочной, ожидая дембеля, тот поймет меня.

– И за то мы его и запомним, что он был единственным в своем роде, – продолжил Фамусов, снова оглядывая нас всех. И снова на Арнольде с Ларисой взгляд его задержался дольше, чем на остальных. – Год рождения новой России!

Причин подниматься я не видел, но пришлось: вскочил Арнольд – от того, как быстро он это проделал, у него метнулись на кончик носа его круглые совиные очки, и он воздел их обратно на переносицу быстрым движением указательного пальца, – поднялась, проговорив что-то одобрительное, супруга Фамусова, встала, пожав плечами, Лариса, и нам с Ирой не осталось ничего иного, как присоединиться. Кстати, именно тогда, за тем столом, в преддверии наступающего 1993 года мне пришлось услышать обращенное ко мне «господа» не в упаковке снижающе-иронической интонации, а произнесенное совершенно всерьез, с внятной артикулированностью и даже возвышающим пафосом.

Водка ртутным шаром прокатилась по пищеводу и ухнула в желудочное бесчувствие, чтобы начать оттуда свой невидимый и жадный путь в кровь.

– У, как ты, – произнес у меня над ухом голос Иры. – Только не надирайся. Прошу тебя, да?

– Ни в коем разе, – отозвался я.

Надираться – это не входило в мои намерения. Я только собирался откочевать в другую систему координат. Отключить себя от всех – и получать кайф от самой этой отключки, не завися от того, что происходит вокруг. Кожный покров кожным покровом, но можно и просто содрать его, чтобы он не был тебе в тягость.

До поздравительной речи главы государства по телевизору мы с Фамусовым сумели закатить в себя еще по одному ртутному шару.

– Санька! – стервозно произнесла у меня над ухом Ира. Я похлопал ее под столом по колену: будь спокойна!

– Я-то знаю, о чем наш кормчий скажет, сам проверял сегодня, как там чмоки вырезаны, чтоб ни одного не осталось, но всем ведь не помешает услышать. Так? – проговорил Фамусов, вставая из-за стола и направляясь к телевизору.

– Конечно, а как же! Обязательно надо послушать! – в унисон отозвались Арнольд с хозяйкой дома.

Лично мне было все равно, услышать нашего нового кормчего или не услышать. Как будто моя жизнь зависела от того, что он напорет в своем поздравительном слове. Но я промолчал.

Телевизор «Филипс» на дымчато-прозрачном стеклянном столике полыхнул экраном, мгновение глазу на экране была явлена новогодняя елечно-снежная заставка, и тут же исчезла, сменившись изображением того, кого Фамусов назвал кормчим.

– Меня, представляешь, хотели загнать сегодня на ночное дежурство, – склоняясь к моему уху, зашептала Ира, когда одутловатый мужикастый человек на экране, немигающе глядя перед собой, приступил к своей речи. – Пришлось просить папу, чтобы вмешался.