Солнце сияло

Далее я снова обнаруживаю себя с Ирой. Мы с ней опять танцуем, но сейчас это уже не танец, а неприкрытое обжимание под музыку на глазах у всех остальных: мы топчемся посередине комнаты, вплавляясь друг в друга, и чего нам обоим хочется сейчас по-настоящему – это не топтаться так, а содрать друг с друга одежду и вплавить себя в другого без нее.

– Спасибо тебе за маму, – заменой этого невозможного, к великому моему сожалению, действа говорит Ира. – Она так довольна! Обожает танцевать. А папу не заставишь с кресла подняться. Потанцуй с ней еще.

И я танцую с хозяйкой дома еще; танцую с Ирой и с ней, – обходя своим вниманием лишь Ларису. Я избегаю даже смотреть на Ирину сестру.

– Тихо! Молчание! – Ларисин крик в очередной конферанс ведущих перекрыл и их голоса, звучащие из динамиков, и все звуки комнаты. – Они подводку к ней делают, сейчас она будет.

– Да не к ней, – сказала Ира.

– К ней! – оборвала ее Лариса. – Что я, не понимаю?!

– Похоже, что к ней, – поддержал Ларису Арнольд.

– Молчим! – с валунной тяжестью в голосе вскинул руки из кресла Фамусов, и в комнате тотчас послушно установилось молчание – словно висевшую в воздухе материю голосов отхватило острым ножом. Оказывается, слово его здесь было законом.

Я, понятное дело, тоже принял его приказ к неукоснительному исполнению. И с замкнутым на замок ртом вернулся к столу на свое место. Перед глазами оказалась моя наполненная чьей-то заботливой рукой до краев рюмка. Я взял ее и, отправив в себя половину ртутного шара, вторую половину поставил обратно на стол.

Одно из моих достоинств, которым я горжусь, состоит в том, что я умею пить. Уметь пить в моем понимании – это держать себя в состоянии, которого хотелось достичь, ровно в том, какое себе заказывал. Для этого, достигнув его, нужно время от времени добавлять внутрь точно ту толику топлива, которая необходима для поддержания равновесного положения. Конечно, с размерами толики можно и промахнуться, но уж это как повезет. Везенье нужно в любом деле.

– Ну вот, что я говорила! – вскричала Лариса.

Она была права: ведущие объявили ту самую певицу, которую она хотела послушать и о которой последнее время не говорил только утюг.

Певица была дорогая – ее цена так и била в глаза с первых тактов вступления оркестра. На одну аранжировку денег было потрачено – держи и помни. Платье на певице блестело и переливалось в игре света золотыми и серебряными нитями, уже одним видом крича о своей стоимости, и материи на него ушло – тоже без скупости. Это была пора, когда советская скромная бедность еще держала позиции, еще не сдала их, и такая откровенная, не стесняющаяся денежность даже не впечатляла, а оглушала. Голос у мотылька был не бог весть, но поставлен – дай бог, она выжимала из него все, что заложила природа, уж сюда-то денег было вбухано немерено – это точно. И сама песня, наконец. Слова, конечно, не стоили ни гроша, чудовищные слова, но мелодия, сам мелодический прием – тут все по высшему классу, можно лишь восхититься, будешь слушать с любой аранжировкой. Все в мелодии соответствовало при этом возможностям исполнительницы – точно по ней, в самую десятку; вероятней всего, что специально для нее и написано.

Песня закончилась мощным раскатом всех инструментов, соединенных аранжировщиком в одном ярком, словно цветном, звуковом пучке, и Лариса, державшая в руке пульт, выбросив его перед собой, будто шпагу, погасила звук.

– Зараза, – произнесла она в полном молчании вокруг. – Зараза, она же петь не умеет!

Это было неправдой, но лично мне должно было молчать.

– Петь не умеет, – подтвердил, однако, Арнольд. – Никакой опоры у голоса. Песни, правда, выбирать – это да. Очень выигрышные для себя песни всегда выбирает.

– А вы, Арнольд? – спросила хозяйка дома. – Лара мне говорила, вы для ее репертуара обещали написать шлягер? И может быть, даже не один?

Спустя пару лет слово «шлягер» исчезнет из лексикона, его заменит новое – «хит», – но тогда еще все говорили «шлягер».

– Я… ну конечно… пока еще нет… это нужно, чтоб озарило… Я обязательно напишу! – Сбивчивая речь Арнольда свидетельствовала, что вопрос хозяйки ему не слишком приятен, но голос его был еще подобострастнее, чем до того. Казалось, он изо всех сил старался произвести на Лари-синых родителей самое благоприятное впечатление и теперь опасался, что неисполненное обещание может это впечатление испортить. – Но ведь шлягер шлягером, – нащупал он твердую почву под ногами, – а нужно, чтобы кто-то всю организационную работу вел, денежные дела, чтобы раскруткой имени занимался. Продюсер – да? – так теперь это называется.

– За продюсером дело не станет, – Фамусов дышал из кресла беспощадной валунной тяжестью. – Деньги продюсеру нужны. Какие деньги нужно вложить в раскрутку, представляете? Не прежние времена.

– Вы о себе? – с заминкой спросил Арнольд. – В смысле, как о продюсере.

– О ком же еще, – сказал Фамусов.

– Так когда, пап? – снова прорезалась Лариса. – Что, у тебя нет таких денег?

Фамусов, не ответив ей, хмыкнул.