Солнцестояние, или Мало-Александрийская история

Тем временем в РФР сменилась власть, но политика социализации страны устоялась прежней. Главой был избран Иосиф Сталин, властолюбец и поэт, в своё время отстоявший целостность государства и отказавшись от поглощения соседей, что послужило ему дополнительным перевесом относительно иных кандидатов. Россия и в целом усилила международный авторитет, ещё начиная с очевидной справедливости, когда способствовала становлению новых государств из окраин бывшей империи да новых завоеваний. Опираясь на такой фундамент, новый премьер предложил Лиге Наций создать автономию, еврейскую, почти самостоятельное государство, предоставив ей недавно отвоёванную у османов Палестину, тем более что она является их исторической родиной. Идею подхватили почти безоговорочно в США, затем и многие иные государства оценили и согласовали эту политическую мысль, за исключением большинства мусульманских властных лидеров. Англия тоже пыталась внести обычные козни, держа на Россию давний незабываемый зуб за случившуюся вынужденную линию раздела Палестины далеко не в собственную пользу. Однако получила хлёсткую пощёчину от американцев, и перестала подавать любые сигналы по этому поводу. Затаилась до лучших времён.

Пока выяснялись детали данного дела, и, несмотря на нелегко распутываемые противоречия, Палестину осмелились осваивать наиболее вдохновившиеся деловые евреи из поверженной центральной Европы, в основном, из Германии и из осколков Австро-Венгрии. Ожидались великие созидательные действия. На это дело соблазнился, было, и Людвиг Мис ван дер Роэ. Он поддался на предложения богатых немецких евреев, двинулся на, как говорится, обследование местности, да по пути, неведомо почему, задержался в Малой Александрии.

Прогуливаясь по открытому пространству недалеко от порта, он почти ненароком увидел на возвышенности дом необычной внешности на фоне жёлтого уступа, освещённого лучами садящегося солнца. Тот выделялся индивидуальностью не только характером, непохожим на здешний традиционный вид, но и выдающимся архитектурным обликом во всех отношениях. Тонкая плоская кровля с большим напуском опиралась на изящные столбики различной толщины, а всё пространство между ними было заполнено стеклом, соблюдая неукоснительно отточенные гармоничные пропорции, свойственные античной классике. Похоже, несущим стенам там нет места быть. Отражённый от горного уступа жёлтый свет пронзал стеклянные стены насквозь и сливался с отражённым светом от самих стёкол, создавая независимое, будто внутреннее свечение необычного дома. «Фантастический здешний Баухаус», – молвил про себя немецкий архитектор. Попутно мелькнула у него в голове ассоциация с давним происшествием, когда он прогуливался по Синему мосту в столице России, и, отвернувшись от собственной постройки на углу Большой Морской улицы, зажмурил глаза при падении на них низких лучей солнца сквозь арку колокольни Вознесенской церкви, очерчивая большой праздничный колокол. Тогда случился для него будто некий знак с небес, и сегодня его посетило похожее чувство. Знак влёк его к себе, а он не смог удержаться от навязчивого желания посетить тот небольшой особняк. Немного запыхавшись после подъёма, и заметив, что дом стоит на массивном цокольном этаже, вклиненным в земляной уклон, немецкий зодчий остановился перед входом, придумывая повод для посещения частного владения. Вышел бородатый человек в ситцевой рубахе навыпуск, повязанной верёвочкой на поясе. Лицо его сияло многократным отражением солнечных лучей от светлого уступа горы, от стёкол и от неясно чего дополнительного. Посетитель стеснительно улыбнулся и повёл рукой вдоль здания. Хотел что-то сказать по-немецки, но осознал, что его не поймут. Человек тоже улыбнулся и вымолвил:

– Милости просим.

Людвиг сначала удивился, услышав русскую речь, но мгновенно вспомнил несколько русских слов, выученных им за год строительства германского посольства в России, и ответил:

– Это есть очень хорошо.

– Пожалуйста, прошу, – сказал человек и протянул ему руку со словами, – Тимофей Васильевич Лавренов.

– Людвиг Мис… Людвиг… – ответил пришелец, а подумав, добавил, – Якоблевич.

– Немец, значит. – Неожиданно для Тимофея вдруг из памяти возникли сначала едва уловимые, затем вполне ясные образы. Баку, неоготика, Телефонная улица, немецкая кирха, звуки органа, немецкий дух. И его давнишняя девочка, застывшая рядом с кирхой. Рисунок её незабываемого профиля всё приближался и приближался. Затем лицо развернулось «анфас» и застыло внутри его взора. Состоялась тесная внепространственная близость. Она заполняла его дыхание. А, может быть, и заменяла…

– Я, я, немец. Архитект. Ви тоже есть архитект?

– Возможно… – Тимофей дышал эдак широко, будто крылья какие поднимал и опускал. Крепко зажмурил и вновь открыл глаза, но образ его девочки лишь проявился ещё яснее, занимая теперь всё видимое и невидимое, словно закутанное в неосязаемую вечность… – Строитель я. Избушку эту сам возвёл. – Он отвёл взгляд и руку к стеклянной стене дома, и видение отвелось туда же…

– Избушщка? А проект?