Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Как он стремился сюда! С какой радостью мечтал о встрече! И как быстро угасла, растаяла эта радость…

«Что за бред! — внезапно рассердился на себя Авель. — Вернуться после долгой разлуки домой и уйти, никого не повидав! Какая, однако, чепуха лезет мне в голову!..»

Он решительно зашагал по узкой тропинке, с таким шумом продираясь сквозь высокие побеги кукурузы, доходившие ему до плеча, что, казалось, разбудит всю деревню. Тропа привела его к калитке. С жадностью стал он вглядываться в знакомый двор. Большая лохматая овчарка, дремавшая в углу двора, глухо заворчала. Авель открыл калитку, и в тот же миг собака кинулась на него с глухим, злобным лаем.

— Цугри! Ты что? Своих не узнаешь? — укоризненно кинул Авель псу. И то ли голос показался собаке знакомым, то ли интонации его, в которых не прозвучало и тени страха, успокоили ее, но она мгновенно утихла, завиляла хвостом и, радостно скуля, подползла к ногам пришельца. Затем, вскочив на ноги, побежала впереди Авеля к дому, оповещая хозяев лаем о прибытии гостя. Но это был уже совсем другой лай: веселый, радостный.

Стоя на пороге родного дома, Авель услышал тревожный голос отца:

— Эй, Варвара! Глянь, кого там бог несет!

Авель кашлянул.

— Кто там? — раздался за дверью голос матеря.

Авель не отозвался.

— Кто бы мог быть в этакую рань? — удивленно пробормотала мать.

Тут уж Авель не выдержал.

— Отворите, — прерывающимся от волнения голосом ответил он. — Свои!

Долгое молчание, затем глухой вскрик, сменившийся причитаниями, похожими на молитву:

— Господи боже всемилостивый! Спаси меня и помилуй! Уж не снится ли мне это?

Дверь приоткрылась, и Авель увидал белого как лунь старика, в котором он с трудом узнал своего отца,

6

— На Сампсоньевскую, — сказал Авель извозчику, и колеса пролетки бойко застучали по торцовым мостовым знакомых питерских улиц. Вопреки календарю (была уже середина декабря) погода в Питере стояла самая что ни на есть осенняя. С тусклого, серого неба сочился мелкий, пронизывающий дождь. Копыта извозчичьей лошаденки неуверенно скользили по густой, вязкой грязи.

Рассчитавшись с извозчиком, Авель еле вылез из пролетки: одет и обут он был еще по-южному, ноги его совсем закоченели.

«Хоть бы Трифон был дома, — подумал он. — А то прямо и не знаю, куда денусь. В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выпустит».

Легко взбежав на третий этаж, он остановился перед высокими двустворчатыми дубовыми дверьми, к которым была привинчена медная дощечка с выгравированной на ней цифрой «10». Затаив дыхание, надавил кнопку электрического звонка. Дверь отворилась, и на пороге возник Трифон — сам Трифон, собственной персоной. Растерянное изумление на его лице сменилось выражением самой бурной радости.

— Авель! — вскричал он. — Какими судьбами? Вот уж кого не чаял я здесь увидеть!

Обхватив гостя за плечи, он не ввел, а буквально втащил его в квартиру.

— Как видишь, жив курилка, — улыбаясь, ответил Авель.

Он снял пальто и озирался по сторонам, с удивлением оглядывая просторную, со вкусом обставленную квартиру.

— А ты почти не изменился, — говорил Трифон. — Разве только седины прибавилось. Ну, рассказывай! Каким ветром тебя занесло в наши края? Откуда? В Раче был?

— Был, — хмуро ответил Авель. — Был в Раче. Нынешним летом. К сожалению, только одну неделю.

— А по мне, так хоть бы на денек там очутиться, и то ладно. Ты даже представить себе не можешь, как я соскучился по родным местам. Недавно ночью мне приснился Никорцминдский монастырь, так можешь себе представить, я проснулся с таким камнем на сердце… Не дай бог! Видно, сон этот был в руку.

— Почему в руку? — не понял Авель.

— Ну как же! Только мне приснились родные моста, и сразу ты объявился… Так ты, стало быть, сюда из Рачи?

— Из Ростова.

— Вон что…

Авель почти два года не видал своего родственника. Последний раз они встречались в Баку, где Трифон работал механиком на железной дороге. На его квартире частенько прятались преследуемые полицией нелегалы. За год до последнего ареста Авеля Трифона выслали из Баку. С тех пор они и не виделись.