Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

— Что ты задумал? — спрашивал он, еле поспевая за мной. — Не видишь разве, это же маньяк! Ей-богу, не отдаст станок, придушу его, и все тут!

— Погоди, сделаем еще одну попытку решить это дело миром, — сказал я.

План мой был очень прост. У меня был приятель, некий Чконишвили, он работал на главном почтамте, притом как раз в телеграфном отделе. Пойду к нему, решил я, попрошу, чтобы он отстукал телеграмму якобы от Ладо, то есть от Давида Деметрашвили: «Приехать не могу похорон безвременно скончавшейся супруги. Станок прошу передать таким-то. Давид».

Не прошло и получаса, как такая телеграмма была у меня в руках. Уверенный, что теперь-то уж Джибраил упрямиться не станет, ликуя, вернулся я к упрямому побратиму Ладо. Тот нехотя взял из моих рук телеграфный бланк, долго, недоверчиво вертел его в своих руках, наконец молча вернул мне.

— Ты что, Джибраил? — в отчаянии крикнул я. — Вот же она, подпись. Читай: «Давид». Видишь? Сам Давид приказывает тебе отдать станок!

— Совсем за дурака меня считаешь? — сказал Джибраил. — Ты сколько ходил? Полчаса? Час? А сколько телеграмма из Тифлис в Баку идет?

— Телеграмма идет быстро, три минуты.

— Телеграмма идет быстро. А пока почтальон в Тифлис Давида нашел, твою депешу ему вручил. Пока Давид в Тифлис на почту шел, сколько часов пройдет? Жулик ты! Уходи сейчас, а то полицию позову.

Джибраил был человек темный, неграмотный, но видать, совсем не глупый. Делать было нечего: я решился. Бывают, видно, такие ситуации в жизни, когда самая изощренная и затейливая ложь не стоит единого словечка правды.

— Ты угадал, Джибраил. Я хотел обмануть тебя. Но теперь скажу всю правду. Клянусь! Я не хотел раньше говорить, потому что не считал себя вправе впутывать тебя в наши дела. Но теперь я вижу, что ты — человек верный, Давида не предашь, поэтому скажу. Станок этот не для того, чтобы коробки делать. Это печатный станок. Давид печатал на нем книги против правительства. А сейчас Давида арестовали. Он в тюрьме сидит. Того и гляди, придет сюда полиция, увидят станок — тогда дело Давида совсем дрянь будет. Десять лет каторги, самое меньшее. Да и тебя тоже по головке не погладят. А если мы успеем станок увезти…

Повторяю, Джибраил был темен, малограмотен, но не глуп. Как он раньше прекрасно понимал, что его обманывают, так теперь мгновенно сообразил, что на этот раз я действительно сказал ему чистую правду.

— Тьфу, шайтан! — только и мог выговорить он. — Зачем сразу не сказал?

Сняв шапку, он тыльной стороной ладони вытер холодный пот со лба. Успокоившись немного, крепко выругался по-турецки, затем, поразмыслив над сложившейся ситуацией, уже совсем спокойно сказал:

— Станок вам все равно не дам. Сам спрячу. Так надежней будет. Если сейчас повезете его на пристань, непременно попадетесь. А если вы попадетесь, Джибраилу тоже не сносить головы. Нет, дорогой, сделаем по-другому. Вы идите себе по своим делам, а я достану арбу и тихо-тихо машину вашу в деревню отвезу. Суматоха уляжется, назад привезу. Приедет Давид, Давиду отдам. Вы приедете, вам отдам.

Предложение Джибраила было не лишено смысла. Но можно ли ему довериться? Поразмыслив, я решил, что можно: он ведь в данном случае будет блюсти не только наши, но и свои интересы. Если полиция найдет у него печатный станок, ему тоже несдобровать.

Это соображение успокоило меня, и я решил принять предложение Джибраила. Но на всякий случай все-таки сказал:

— Будь по-твоему, Джибраил. Только поклянись мне самой святой для тебя клятвой…

— Не надо никакой клятвы, — покачал головой Джибраил. — Слово Джибраила крепче самой страшной клятвы. Как Джибраил сказал, так и будет.

Я достал из кармана деньги, отсчитал сорок рублей:

— Это тебе на расходы.

— Деньги делу не помеха, — сказал Джибраил. — Но я и без денег ваших все сделал бы, как сказал.

— Мало ли какие трудности у тебя возникнут. Возьми на всякий случай, — сказал я, чтобы он, не дай бог, не подумал, что мы сомневаемся в его бескорыстии.

— Аллахом клянусь, буду эту машину столько времени прятать, сколько вам надо будет, — сказал Джибраил, прощаясь с нами…

— Ф-фу! — тяжко вздохнул Вано, когда с этим делом было наконец покончено и мы остались одни. — Клянусь, еще немного, и я придушил бы этого упрямца.

— Его можно понять, — миролюбиво сказал я. — Поставь себя на его место…

— Да, пожалуй, меня тоже нелегко было бы уговорить, — улыбнулся Вано. — Ну?.. Что теперь? Мне, как ты понимаешь, без типографии здесь делать нечего. Поеду в Тифлис. Может, и ты со мной?

У меня задрожало сердце. Оказаться опять в Тифлисе, в городе, который я так люблю! Увидеть снова милое грустное лицо Этери… Почти месяц прошел, как я получил от нее письмо, но до сих пор так и н© нашел времени, чтобы ответить. Может быть, и впрямь стоит присоединиться к Вано?..

Колебания мои были недолгими, они длились, я думаю, куда меньше времени, чем мне понадобилось сейчас, чтобы о них написать.

— Нет, мой Вано, — покачал я головой. — Мне надо остаться здесь. Перейду на нелегальное положение, обзаведусь, как Ладо, каким-нибудь новым паспортом… В Тифлисе и без меня обойдутся. А здесь…