Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Что касается Авеля, то его положение было гораздо сложнее. На первом же допросе он признался во всем, что скрывать было бессмысленно. Признал, что действительно руководил тайными кружками в Аджикабуле и Шуше, о чем допрашивавшему его ротмистру Луничу и без того было известно. Признал даже, что однажды привез партию нелегальной литературы из Батума. (Иначе невозможно было, не называя других лиц, объяснить, откуда взялись нелегальные газеты и брошюры, изъятые у него при обыске.) Короче говоря, не стал отпираться от тех «грехов», которые были несомненными. Что же касается типографии, тут он держался твердо: не знаю, не ведаю, не слыхал, понятия не имею… Ничего, кроме этих четырех коротких ответов, жандармы не смогли от него добиться…

Внезапно тюрьма огласилась криками, свистками, громким стуком. Арестанты словно обезумели: они вопили, свистели, стучали мисками и ложками по чугунным решеткам. Авелю весь этот шум был уже не в новинку. Шабаш этот повторялся каждый день. Из окна своей камеры Ладо ухитрялся перекрикиваться с рабочими табачной фабрики, расположенной на берегу Куры. Надзиратели всякий раз пытались заткнуть ему рот, грозили карцером, но Ладо не унимался. И неизменно в перебранку эту вмешивалась вся тюрьма: арестанты улюлюкали, угрожали надзирателям расправой на этом и адскими муками на том свете. Просто удивительно было, каким образом Ладо за такой короткий срок, в одиночке сидя, ухитрился завоевать любовь и расположение всей тюрьмы.

Шум постепенно затих: «перекличка» Ладо была закончена.

Звякнул тяжелый замок на дверях камеры. Дверь отворилась.

— Енукидзе, на допрос.

— Наконец-то! — Его не допрашивали уже довольно давно. Он даже забеспокоился: такое невнимание жандармов к его персоне не сулило ничего хорошего.

Обычно на допросах присутствовал прокурор Тифлисской судебной палаты Хлодовский. Это был немолодой, хмурый господин с длинным лошадиным лицом и тусклыми, осоловелыми глазами. Он, как правило, молчал, предоставляя всю инициативу ведения допроса ротмистру Луничу.

Но на этот раз Хлодовского в кабинете не было. Видимо, Лунич решил побеседовать с упрямым арестантом с глазу на глаз.

— Садитесь, господин Енукидзе. Давненько мы с вами не виделись… А вы похудели, батенька… Что поделаешь, тюрьма не санатория…

Авель пропустил мимо ушей весь набор жандармских любезностей. Тогда Лунич, закинув ногу на ногу и закурив тоненькую египетскую папироску, заботливо осведомился:

— Вам разрешают получать письма?

— Нет, господин ротмистр.

— Жаль, — вздохнул Лунич.

— Тронут вашим добросердечием, господин ротмистр, — откликнулся Авель.

— О, что вы! Добросердечие тут ни при чем. Просто, если бы вы получали письма от ваших друзей, вы бы знали, что типография ваша уже обнаружена нами. Тайна, таким образом, перестала быть тайной,

У Авеля невольно заныло сердце. Он понимал, конечно, что это самая обыкновенная жандармская уловка, и не бог весть какая изобретательная. И все же…

— Ну-с? — не выдержал Лунич.

— Я не понимаю, господин ротмистр, о чем вы говорите. Я же показал на предыдущих допросах, что о типографии мне ничего не известно. Если же вы и впрямь узнали все, что вас интересует, тогда я тем паче не могу взять в толк, с какой целью вы все время задаете мне одни и те же бессмысленные вопросы.

— Я хочу облегчить вашу участь, — любезно объяснил Лунич. — Если вы дадите правдивые показания, это вам зачтется при вынесении приговора. Вы можете отделаться сравнительно мягким наказанием. Быть может, даже выйдете на волю… Я вижу, вы не верите мне. Увы… Я понимаю, мой мундир не располагает к особому доверию. Что поделаешь! Но сейчас вы сумеете убедиться, что на сей раз жандарм вас не обманывает.

Лунич выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда почтовый конверт, вынул из него листок бумаги, исписанный мелким, как показалось Авелю, знакомым почерком. Приблизив листок к глазам, Лунич со вкусом прочел:

— «Друг мой, Авель! Как твои дела? Как Ладо? Как ведут себя Дмитрий и Виктор? Знаю, тебя огорчит то, что я тебе сообщу, но тут уж ничего не поделаешь. У нас полный провал. Арестован твой родственник Трифон, арестован Вано Стуруа. Но самое страшное даже не это,

К несчастью, самая главная наша тайна уже перестала быть тайной…»

Лунич выдержал эффектную актерскую паузу.

— Ну-с? Продолжать дальше, господин Енукидзе? Или этого достаточно?

— Благодарю вас, — сказал Авель. — Этого вполне достаточно.

Он и в самом деле уже разгадал загадку. Никаких сомнений: письмо, прочитанное Луничем, было фальшивкой. И весьма грубой. О местонахождении типографии ведь знали только Ладо, Вано Болквадзе, Кнунянц, Цуладзе и он, Авель. Болквадзе, Цуладзе и Кнунянц на свободе. Ладо, само собой, ничего им не сказал. А Дмитрий и Виктор Бакрадзе, даже если бы не устояли, не могли бы сообщить жандармам ничего нового: они понятия не имеют, где находится «Нина». О местонахождении типографии знал, правда, и Вано Стуруа. Но ему ведь не было известно, куда переправил «Нину» Джибраил…

— Чему вы улыбаетесь, господин Енукидзе?

— Так, своим мыслям.

— Вас не убедило это письмо?