Соло для оркестра

— Ну, ты не того, Шупак[18]. Балда ты, скажу я тебе. Ну не дурень ли он, барышня? Я от всей души, а он вас хочет изжарить на солнцепеке за паршивую пятерку. Денежки берешь, а сам хочешь ее заморить. У нее голова расколется от этого солнца. Солнце вредно для здоровья, барышня, честное слово. У вас спокойно может случиться солнечный удар. Вы знаете про такое? Гляди, смеется, значит, хочет купаться. Вы бы желали поехать искупаться? Я могу научить вас плавать. Никто не плавает лучше меня. Моя фамилия Кованда, но меня называют Гарик. Все меня зовут Гарик.

После этого я уже толкал тележку по Манинам у самого берега, а Гарик шел рядом с ней и заливал. А ей это нравилось. Она была в восторге от его бреда. Я думал, если бы я устроил такой цирк, она бы оскорбилась, а Гарик и в ус себе не дул, знай шпарил свою одноактную кукольную комедию, меня даже зло брало. Может, мне не надо было упоминать про еду. Он наверняка был голодный как волк и, верно, учуял возможность подзаправиться на дармовщинку.

В тот день, в том году, в сентябре трава так пахла и мухи кусались как сумасшедшие. Должно быть, чувствовали, что скоро подохнут все, хоть нам в школе и внушают, что у этих тварей нет мозгов. На той стороне, на голешовицком берегу, отдыхал затонувший буксир; он лежал на отмели и напоминал большую дохлую рыбу, которую и есть никто не хочет, но и никто не пнет ногой, чтобы ее унесла вода. В ворота боен медленно вползал товарный состав — вагоны, битком набитые свиньями. Даже через реку доходил запах навоза. По набережной тарахтел трамвай и грузовик без бортов.

— Эй, Шупи, она говорит, у нее нет купальника, — сказал Гарик. — Почему у ней нет купальника?

— По-видимому, он ей не был нужен, — отрезал я. — Идиотский вопрос.

— Я ей пообещал, что научу ее плавать. Ты идешь рядом и будто ничего не слышишь, или как? Если я что обещаю, я выполняю.

— С этим плаваньем дело будет сложное, — сказал я. — Мне за работу деньги плочены, Гарик, и я не буду поддерживать всякие там авантюры.

— Это плаванье-то авантюра?

— Этого я не говорил, но вот Ганда…

— А я хочу, Тадеаш, — сказала она. — Не бойся.

Это мне было известно. Каждый сначала говорит: «Не бойся!», а потом из этого получается хорошенькая заварушка. Дожив до двадцати лет, она до сего дня купалась только в ванне, в теплой воде, и вот ради Гарика собирается лезть в холодную воду у плотины. Мне было ясно, что ничего хорошего из этого выйти не может. На мне лежала ответственность, но Гарик так ловко повел дело с Гандой, что никакой ответственности мне не осталось. Она смотрела только на него.

Не знаю уж, какой купальник свистнул я у кого-то на пляже, одно только знаю точно: если бы меня поймали, то удар пришелся бы по моей маме. А моей маме несчастий было и так вполне достаточно. Ей хватало одного большого — с отцом. Каждое воскресенье с утра, когда у нее было немножко свободного времени, она делала мне внушение: «Кушай, пожалуйста, маковый пирог и пей побольше молока, мальчик, а то ты ужасно худой, еще наживешь чахотку, и мне будет стыд и срам. Я так рада, когда люди в нашем доме говорят, что ты порядочный мальчик. Папа порадовался бы». Она вздыхала и потом продолжала: «Я тебе вот что скажу: держись добрых людей. Дурных обходи за версту. А как дела в школе, медвежонок?» И как заведется, так и идет по кругу. Что в школе, что люди, куда иду, где я был, да с кем, и долго ли еще я буду носиться по улицам. Вот почему я не любил бывать дома. После таких минут свободного времени я был весь измочален. Если бы мама узнала, что я на Бенцатах спер трусы у какой-то дамочки, она бы с ума сошла. А сходить с ума она умела, это да.

Ганда напялила на себя купальник прямо в коляске. Я караулил слева, а Гарик справа, чтобы кто-нибудь случайно не вышел на наше стойбище, но дорога была пуста, как жилище Кованды. На мосту стояла какая-то машина и пускала в ясное небо порции черного дыма; перед шлюзом загудел прогулочный катер.

В воде она торчала чуть ли не час. Когда мы сумели извлечь ее на берег, она была вся синяя и лязгала зубами как пиччикато на струнах, но вид у нее был счастливый. Наконец-то, двадцати лет от роду, она опробовала речную воду. Все то время, что она была в воде, Гарик показывал ей разные стили и темпы. Хорошо еще, что в тот день решили спустить в рукав реки воду из канала. Не то вряд ли кому удалось бы вытащить ее из воды. Может быть, Гарику. Может быть.

Когда Ганда стояла в воде, она была такая красивая, что каждый бы заметил. Ног видно не было. Она выглядела как настоящая барышня. Такая, что из-за нее в два счета могла бы сделаться жуткая драка. Ноги у нее — хоть плачь, но Ганде теперь было на них наплевать. В воде она была самый свободный человек на свете. Это сразу видно.