Соло для оркестра

Мы пообедали в «Гамбурге». Платила Ганда. Не роскошный ресторан, скорее харчевня, но варили там что надо. Больше всех доволен был Гарик, он заказал себе еще раз кнедлики. Он старался запастись впрок, потому что не знал, когда теперь ему удастся как следует пожрать. Да, Гарик дома был лишний рот, но я не стал бы говорить это Ганде. Гарик вышел бы из себя: нечего сор из избы выносить; он стыдился своего семейства. Вид у него был веселый, хотя внутри погано.

Под Железняком я признался Гарику, что не могу привезти Гандулю домой со слипшимися волосами, потому что мама меня убьет. На парикмахерскую надо было не меньше двадцатки, но мы таких денег в глаза не видали давным-давно, а Ганда осталась без гроша после нашего обеда в «Гамбурге». Случись это зимой, все было бы в порядке. Гарик заливал лед на стадионе и всегда мог перехватить крону, хотя последнее время помогал Павлине.

— У нас есть только одна возможность, — сказал Гарик. — Где-нибудь занять.

Я уже прямо видел, как нам кто-то дает взаймы эти двадцать крон. Прямо дрожит весь — возьмите поскорее, для него это очень важно. Никто порядочный не приходил мне на ум. Как я ни ломал голову, никого припомнить не мог. Я знал массу людей, но чтобы у кого занять — ни одного.

— Я сбегаю к Пихрту, — сказал Гарик. — Почищу ему коней. Будут блестеть как стеклышко, и утром остальные почтари лопнут от злости.

— Да где ты его сейчас найдешь?

— Пихрта можно найти только в одном месте: в трактире, — сказал Гарик. — Поезжайте в парикмахерскую к парку. Там причесывают баб, которые идут в театр, и в воскресенье. А деньги я принесу.

— Ну да, я ее посажу, а когда надо будет платить, у меня денег не окажется, тогда я получай по шее, так? Вдруг ты ничего не достанешь?

— Говорю тебе, достану, — говорит Гарик. — Не дрейфь.

Парикмахерша выглядела недоступно. Я сидел на жесткой скамейке у окна и погибал от страха; только бы Гарик нашел Пихрта и принес деньги. Самому мне из этого не выпутаться. Ганду бросить тут нельзя, если я ее брошу, а сам смоюсь, меня все равно выследят. Я листал замусоленные журналы и делал вид, будто я младший брат Ганды. Парикмахерша временами усмехалась, но я сидел насупившись. От запахов парикмахерской у меня болела голова. Мастер обрабатывал какого-то парня; он водил бритвой по его намыленной губе, насвистывая «Аннабеллу». Ну и пакость!

Парикмахерша спешила, как овца, ведомая на заклание. Она крутилась перед зеркалом, и я не мог понять, на кого она больше смотрит — на Ганду или на себя, но мне Показалось, что она себе очень нравится, потому что она зырилась в зеркало, будто встретила кинозвезду.

Гарик причапал в последнюю минуту, прямо у кассы шмякнул двадцатку, а мелочь ссыпал парикмахерше в карман. Я облегченно вздохнул. На улице мы посадили Ганду в коляску и поехали домой. Вдоль Королевской — то есть Соколовской — гулял ветер, и небо затянуло, так что фабричная труба совсем исчезла в этом мраке. Купальник Гарик выбросил в урну, ликвидируя последнюю улику того, что Ганда лазила в воду.

Перед домом я затормозил. В подворотне нашего дома носился здоровенный боров нашей хозяйки. Пошел дождь.

Гарик закурил сигарету и говорит: «Привет, Шупи; привет, Ганда». И только-то. Повернулся и пошел по Соколовской к себе домой. Даже не обернулся. Эта двадцатка, видно, обошлась ему дорого, иначе что бы такое могло испортить ему настроение?

Свиное рыло врезалось в коляску и чуть не вывалило Ганду на мостовую. Я пнул его что было мочи, боров даже подскочил и заверещал так, будто Домас уже держал его в своих мощных лапах над корытом, готовясь резануть.

Гронешка сказала мне спасибо, и я помог ей втащить коляску через двери в переднюю.

— Не хочешь какао? — спросила она. — Или сэндвич с чаем?

Всю жизнь мечтал! Я отклонил приглашение и аккуратно прихлопнул за собой дверь. И уже готов был проскользнуть к себе домой, но под окнами с видом распятого мученика торчал в ожидании меня Боган.

— Шупи, я к тебе, — говорит он. — Кайзерак, этот гад, обжулил меня, а это были деньги на обеды в школе, черт. Если я приду без денег, меня мамка отделает.

— А я что, банк? У меня нет ни гроша.

— Мне надо, чтобы ты мне эти деньги отыграл назад, Шупи.

— Сейчас?

— Не идти же мне дрыхнуть на Манины? Я ж тебе говорю, что домой мне нельзя. Ну не будь дерьмом, поди, пока еще светло! Что тебе стоит, Шупи?

Узнай это мама, она б меня собственноручно отлупила. Она не любила азарта. Достаточно мне было только взглянуть на азартную игру или прикоснуться к картам, хранившимся у отца в ящике стола, и она бросалась на меня, как борец на ринге. Но мне надо вытащить Богана из беды. Мне было вовсе неохота, но не мог же я допустить, чтобы кардинала обыграл этот занюханный мордоворот Кайзерак. О нас бы стали говорить, и во всех окрестных районах стало бы известно, что мы не стоим друг за дружку. После этого с нами могло случиться что угодно. На наш участок могли бы явиться воображалы померяться силой, и стоило бы большого труда выпереть их туда, откуда пришли. Все это отнюдь не вдохновило меня, и ко всему прочему Боган говорит: что тебе стоит!