Соло для оркестра

— И вот в таком настроении, утомленный и измотанный до предела, я был вынужден ехать к Каенке топить котят, пока я доехал, их стало шестеро. Это были бастарды, но все равно живые существа, у них уже были коготки, они пищали, Мулина орала, я дрожал мелкой дрожью, а Каенка сидит себе спокойно, включила магнитофон и еще спрашивает, не засорил ли я канализацию. Вот вам женщины, вот вам женская чувствительность. Женская чувствительность — это выдумки. На работу я опоздал, только разложил бумажки — звонит Боженка: она должна сообщить мне нечто интимное. Вы подумайте только, стоит пожалеть пожилую одинокую тетку, как она тебе сразу интимное. Я бросил трубку и побежал, как мальчишка побежал в парк, прогуливаюсь и вдруг вижу, вы сидите на лавочке, такая маленькая бедняжка, юбочка подвернута, коленки красные, еще великий Гёте говорил, что юность всегда прекрасна, а вы так юны, вот если бы Атенке да вашу юность…

Он замолчал, потому что принесли рулет из филея с ветчиной. Девица хищно набросилась на еду, еда была вкусная, и она сразу расцвела. Мужчина упивался ее свежестью, перед ним открывались новые горизонты.

— Вы, может быть, думаете, что я дурной человек, в вашем юном возрасте вы не можете разбираться в таких сложных проблемах, Маенка, мне можно называть вас Маенка?

Девица кивнула.

— Я вас понимаю, — промолвила она с плотно набитым ртом, — серьезно, я вас понимаю.

Опытными пальцами он умело прошелся по ее руке, ей это было приятно, хотя казалось немного абсурдным из-за того, что незнакомец так походил на учителя математики. По временам они оба сливались в ее сознании, и это наполняло ее гордостью.

— Я вас понимаю, — повторила она с пылом, — если бы вы знали, как я вас понимаю!

Перевод с чешского Н. Беляевой.

Ян Ленчо ТОЛЬКО ВЧЕРА…

Я работаю в авиакомпании.

Я тут на особом счету. Не знаю, чем это заслужил. И не хочу даже над этим задумываться, иначе пришел бы к выводу, не слишком для себя лестному. Когда в последний раз мне повысили зарплату, коллеги — я слышал, как они сплетничали обо мне, — утверждали, что виной всему — да-да, так и сказали — «виной» — особое сочетание обстоятельств с моими врожденными наклонностями. Какими именно, я узнать не успел — они заметили меня, моментально умолкли и вроде бы искренне поздравили с повышением оклада.

Как в любой авиакомпании, и в нашей время от времени случались неожиданные трагедии и катастрофы.

Первая произошла спустя несколько месяцев после моего поступления. Разбился самолет, все члены экипажа и пассажиры погибли. Так уж оказалось, что все они были из нашего города.

Директор компании, подавленный случившимся, был бледный как смерть. Он долго совещался на коллегии. Мы, мелкая сошка, ходили на цыпочках мимо его кабинета и, если встречали кого-нибудь из членов коллегии в коридоре, старались принять такое же скорбное выражение лица. После длительного совещания директор вызвал к себе всех служащих. Спросил, кто из нас согласится обойти родственников погибших и сообщить о трагедии.

Я посмотрел по сторонам — все старались казаться печальными, но одновременно и безучастными. Никто не вызвался.

Тогда я взял это на себя. Решил, что тем самым докажу свою верность компании. И кроме того, не терпелось нарушить неловкую тишину.

Когда я вызвался, все так и застыли в радостном удивлении. Оглядев сослуживцев, я увидел, как они обрадовались: еще бы, теперь им уже не нужно было проявлять активность. Но вместе с тем заметил что-то вроде неопределенного презрения.

Директор пригласил меня к себе в кабинет. Дал список и адреса родственников погибших. И я приступил к работе, если это можно было назвать работой. Стучался в двери и, когда открывали, называл себя, говорил, где работаю и что случилось.

Поднимался крик, многие лишались чувств, потом просили рассказать подробнее; постояв несколько минут с участливым и сосредоточенным видом, я уходил, извиняясь тем, что должен идти к другим. После пяти-шести визитов у меня уже поднакопился опыт. Не было нужды огорошивать людей вестью о беде, достаточно было назвать место моей работы и принять скорбное выражение. Изображать скорбь мне не составляло труда — после нескольких посещений это получалось автоматически.

На следующий день меня вызвал директор. Прочувствованно благодарил за службу, рассыпался в похвалах и между прочим обронил, что преданность своему предприятию проявляется именно в таких исключительных ситуациях. Когда я выходил, он потихоньку сунул мне в руку толстый конверт.

И с первого числа повысил оклад.

Толстый конверт я, естественно, утаил от коллег, но о повышении зарплаты они узнали. Тогда-то впервые и начали шептаться, будто мне ее набавили только потому, что я взялся за неприятное дело. На профсоюзном собрании я в присутствии директора заявил протест. Директор встал на мою сторону. Он сказал, что и без того повысил бы мне оклад.

Через некоторое время случилось еще одно несчастье.