Соловей мой, соловей (СИ)

Мимо швейцара незаметно проскочить не удалось - он вышел к ним, сонно моргая - высокий крепкий старик с растрепанной седой бородой. Корней что-то ему тихо сказал, сунул в руку монетку. Старик оглядел их пристально, нахмурившись, потом махнул рукой - идите уж. Они долго поднимались по мраморным ступеням, стараясь ступать потише. Пригнувшись, прошли по чердаку, вылезли на крышу.

Девушки ахнули - красота была неописуемая. Снег, кружась, все падал на ночной город - было нехолодно, но легкий белый пух покрывал и крыши, и деревья, и мостовые. Теплыми драгоценностями светились внизу фонари, окна домов, витрины магазинов. На улицах было все еще полно и людей, и лошадей, но все звуки казались отодвинутыми и отжатыми в другой, нижний мир громадностью мягкого, близкого ночного неба над городом. Маша пошла ему навстречу, сделала по крыше шаг, другой, третий.

- Осторожнее, Маша, - крикнула Вера. - Одинаковые даты на твоей могильной плите, конечно, будут выглядеть интригующе для кладбищенских посетителей, но давай не в этом году, а?

Маша обернулась, смеясь.

- Не бойся. А если и так - ну и что? Я вообще хочу жизнь короткую и яркую, как падающая звезда. Р-р-раз - промчаться по небосводу и погаснуть, не познав увядания и скуки.

- Как кто? - спросил Валентин с интересом.

- Ну, как Лермонтов, например, - ответила Маша, делая еще несколько шагов к краю крыши. За ней никто не шел, все толпились у чердачного окна.

- Даже до него тебе еще девять лет протянуть надо, - сказала Вера. - Маш, серьезно, перестань. Иди сюда. Выпей еще вкусного портвейна.

- Мария, при всем уважении к вашей юной красоте - ваша кровь на мостовой под окнами моих родителей может их немного огорчить, - подал голос Корней. - Идите сюда, здесь можно безопасно присесть и насладиться видом.

Крыша была покатая, но Машины новые теплые фетровые ботинки по ней почти не скользили. Она понимала опасность, нарастающую с каждым шагом. Но сделала еще два, почему-то думая о господине с темными глазами. Тело казалось легким - оттолкнешься и полетишь в серую бесконечность неба, и все тревоги и страсти останутся далеко внизу, перестанут беспокоить, перестанут пугать, перестанут что-либо значить.

Валентин неслышно подошел сзади, крепко взял ее за локоть и отвел к обратно к выходу на чердак.

- Abyssus abyssum invocat, - сказал он всем остальным. - Бездна взывает к бездне. Убеждать бесполезно - надо действовать, да, Машенька?

И он поцеловал ее прямо при всех, и она ответила на поцелуй.

Снежинки ложились на ее закрытые веки и тут же таяли.

- А я хочу жить долго-долго, - сказала Вера, когда они ехали домой на извозчике - кажется, успевали до полуночи. Они обе очень замерзли и прижимались друг к другу.

- Знаешь, ничто меня не пугает - ни старение, ни увядание, ни болезни. Хочу на всё смотреть, всех любить, всё в себя впитывать.

- А если будут умирать те, кого ты любишь? - спросила Маша. - А если мир понесется в бездну, и будут муки, и голод, и война?

Вера подумала, кивнула, откинулась на спинку сиденья.

- Тех, кого я люблю, я буду помнить, - тихо сказала она. - Каждый день о них вспоминать. Они будут живы в моей памяти. Если я проживу дольше остальных, кто помнил их, то этим я и их продлю во времени, понимаешь? Даже когда они уйдут далеко-далеко в летуме, за горизонт, родятся снова - для меня они будут теми, кого я любила. Не изменятся. В этом и сладость, и смысл долгой жизни.

Она вздохнула.

- А войн, думаю, больше не будет, Маша. Ну, больших не будет. Мелкие столкновения - да, но сильные державы несут слишком большие потери. Японская кампания нам это ясно показала. Мы в самом начале двадцатого века, и он будет гуманным, светлым, прогрессивным. Вот весь его и хочу прожить!

Извозчик остановился у их двора. В тишине стало слышно, как часы у него в кармане тренькнули полночь. Ворота были давно заперты, прищлось звонить, будить Степана, готовить монетку за беспокойство.

- С днем рождения, Машенька, - сказала Вера и расцеловала ее в холодные щеки холодными губами.

воскресенье

Маша заснула легко, а проснулась рано. В доме все еще спали - она проскользнула в ванную, умылась, оделась, причесалась.

Заплела косу. Закрутила ее высоким узлом на затылке. Расплела, распустила волосы. Завязала лентой над левым ухом. Передумала. Показала себе в зеркале язык, нахмурила брови, как Ленмиха, покачала головой. Потом снова заплела свои прекрасные, тяжелые русые с рыжиной волосы в простую косу. Улыбнулась красивой девушке в зеркале.

Села за стол написать в дневник, повод казался значительным. Писалось все не то, неважное, выспренное. Через пять минут Маша осознала, что вместо рефлексии о прожитом и резолюций на следующий год своей жизни рисует на полях красавиц в бальных платьях и подозрительно лысых мужчин во фраках. Испугавшись, она быстро пририсовала всем мужчинам кудрявые шевелюры, бороды и бакенбарды - и дневниковая страница стала похожа на зарисовку раута Любителей Натурального Оволосения.