Соловьиная песнь (СИ)

Однако же, были и исключения из правил. Мэри почти что сдружилась с одной из постоянных обитательниц кабаков — Бестией. Многие представители сильного пола побаивались Бестию, эту крепкую коротконогую женщину, которой давно перевалило за тридцать. Она могла выпить бочку эля и положить на лопатки любого задиру. В жилах Бестии текла ирландская кровь, но она была из старых жителей Нью-Йорка, не из новоприбывших. Ее родители уже жили здесь, когда переселенцы хлынули в Новый свет. Она часто сплевывала и кляла чертовых беженцев за то, что те подмочили репутацию добропорядочным ирландцам. Себя она называла добропорядочной, но отнюдь таковой не была. Ее ремеслом были драки, а помимо того она была самым настоящим налетчиком. Бандиты могли делать вид, что им не подобает бить женщин, когда дело доходило до ссоры с ней, но на самом деле она просто была страшна в гневе, и никому из бандитов не хотелось сталкиваться с Бестией, как-то раз лбом разбившей лицо противника так, что его труп не узнали родные. Все уже давно воспринимали ее как мужчину, несмотря на копну рыжих волос до плеч и массивные груди. Никто не видал, чтобы Бестия была с кем-то. Ходили слухи, что по молодости она была влюблена в какого-то отпетого негодяя, но его сто лет уж как не было в живых. Бестия с какой-то почти материнской заботой отнеслась к Мэри, рассказывала ей истории о своей прошлой жизни, учила кое-чему. Птичка стала одной из немногих, кто узнал настоящее имя сей зловещей фигуры. Бестию звали Риган, но она попросила не произносить ее имя на людях. «Пусть боятся, — как-то сказала она. — Недостойны эти подонки знать, как меня нарекла матушка». Мэри нравилась Риган. В ней она находила ответы на вопросы, как же девушке можно выжить в преступном мире. Здесь, как и в кругу буржуа, жизненно необходимо было поддерживать репутацию. Для Риган такой опорой для сохранения доброго имени был страх и, кажется, ее вполне устраивало это положение, потому как страх неизменно переплетался с уважением. Ни в каком другом месте не могли бы с таким почтением относиться к женщине, вздумавшей нарушить привычные рамки поведения, которые блюли даже проститутки. Тонкие, изысканные дворяне говорили «фи», стоило даме скинуть свой очаровательный, исключительно декоративный носик в их сугубо «мужские» занятия.

Мэри начала понимать особую прелесть этого Нью-Йорка внутри Нью-Йорка. Здесь ты свободен и, если ты делаешь свое дело и делаешь его хорошо, никто не станет упрекать тебя в том, что ты занимаешься не своим делом. А колкости в свой адрес мог услышать даже Мясник. Очень редко. Потому что такие финты обычно не заканчивались ничем хорошим. Так же дело обстояло и с другими. Бестия могла дать зазнавшемуся бандиту такую затрещину, что у того голова болела бы еще добрые пару недель. А если надо было, то выходила и на кулачный бой. Мэри восхищалась ей, но не хотела быть такой же. Она наслаждалась своей женственностью, ядовитой, как у царицы Клеопатры. Но из жизненной мудрости Риган она почерпнула много полезного, а также узнала немало нового. Теперь Мэри без проблем могла отличить одного вора от другого, знала главарей местных банд, их особые приметы и слабости, могла определить подделку на зуб и узнала никем не писанные правила поведения. А они, оказывается, существовали.

В общем, после того, как Мэри сблизилась с Бестией, к ней начали относиться гораздо серьезнее. Приятно, когда за твоей спиной стоят несколько авторитетов криминального мира. Мэри любила беседовать и со Скрипачом. Скрипач был необычной фигурой на шахматной доске, можно было подумать, что он попал сюда совершенно случайно, по какой-то ошибке. Это был долговязый мужчина, старым его назвать нельзя, но выглядел он совсем не молодо: полностью седые жидкие волосы и резкие морщины, особенно одна мимическая на переносице, глубоко прорезавшая кожу, нещадно выдавали его возраст, а то и добавляли лишнего. Ему точно было не меньше пятидесяти. Взгляд Скрипача был пугающе пронзителен, и в целом он создавал впечатление злого человека. Он был тактиком, стратегом, тем, у кого постоянно просили совета даже самые влиятельные преступники. Он был главным мозгом этого сборища. И не зря. Помимо природной смекалки Скрипач был всесторонне образован, что очень удивило Мэри, привыкшую видеть невежд и грубиянов. Иногда он многозначительно читал вслух отрывки из книг, никто не прерывал его, но тут же сам мужчина как бы вспоминал, где находится, и лицо его снова приобретало ожесточенное выражение. Он был язвительным, иногда даже невыносимым, но все терпели выходки Скрипача, зная, сколь многим ему обязаны.