Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

На следующий день (25 июля) состоялось еще одно, более формальное заседание Совета министров под председательством императора Николая II, на котором присутствовали начальник штаба Янушкевич и великий князь Николай, командующий Санкт-Петербургским округом и муж черногорской принцессы Анастасии, которая так откровенно говорила с президентом Пуанкаре во время государственного визита. На этом заседании были подтверждены решения Совета, принятые накануне, и согласованы дальнейшие, более подробные военные меры. Важнейшим среди прочего было утверждение Советом пакета мер, известных как «Положение о подготовительном к войне периоде». Эти меры, которые включали в себя многочисленные указания по подготовке к мобилизации и развертыванию войск, не были ограничены районами, прилегающими к Австро-Венгрии, а вступали в силу на всей территории европейской части России[1474].

Трудно переоценить историческое значение совещаний 24 и 25 июля. В каком-то смысле они представляли собой своего рода возрождение в последнюю минуту Совета министров, влияние которого на внешнюю политику снизилось после смерти Столыпина. Такое обсуждение международных дел в Совете было довольно необычным[1475]. Сосредоточив внимание своих коллег на Германии, как на предполагаемом зачинщике нынешнего кризиса, Сазонов показал, насколько он усвоил логику франко-российского альянса, согласно которому Германия, а не Австрия, была «главным противником». То, что это был австрийский, а не немецкий кризис, не имело никакого значения, поскольку Австрия считалась троянским конем агрессивной немецкой политики, конечные цели которой – помимо достижения «гегемонии на Ближнем Востоке» – оставались неясными. Что касается проблемы относительной неготовности России к войне (по сравнению с ее предполагаемым состоянием через три года), министры решили для себя этот вопрос при помощи туманной ссылки на то, что война разразится «в любом случае», даже если Россия решит «умиротворить» Германию, не вступая в конфликт с ее Австро-Венгерским союзником. Эта аргументация внешне напоминала ход мыслей, которые занимали Бетмана в первые недели июля: можно было рассматривать кризис в Сараеве как средство проверки намерений России – если бы русские, несмотря ни на что, предпочли европейскую войну, это бы означало, что они хотели войны, независимо от действий Германии. Но было одно принципиальное различие: в случае Бетмана этот аргумент использовался для оправдания вступления в войну, если Россия решит ее начать; ни разу (до всеобщей мобилизации русских) этот аргумент не использовался для оправдания превентивных военных мер со стороны Германии. В Санкт-Петербурге, напротив, рассматриваемые меры носили упреждающий характер, не являлись следствием прямой угрозы России и с высокой вероятностью (если не с полной уверенностью) послужили бы провокации дальнейшей эскалации кризиса.