Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Утром 28 июля 1914 года император Франц Иосиф, сидя за столом в своем кабинете на императорской вилле в Бад-Ишле, страусиным пером подписал объявление войны Сербии. Перед ним стоял бюст его покойной жены из белого блестящего мрамора. У правого локтя громоздилась самая современная электрическая зажигалка – грандиозная бронзовая конструкция на постаменте из темного дерева, плетеный шнур от которой вел к розетке за столом. Текст повторял формат манифеста, который австрийцы использовали для объявления войны Пруссии в 1866 году:

Моим народам! Моим горячим желанием было посвятить годы, которые по милости Божьей еще осталось мне прожить, делу мира и защитить мои народы от тяжелых жертв и тягот войны. Провидение в своей мудрости распорядилось иначе. Происки злонамеренного противника вынуждают меня, защищая честь моей монархии, защищая ее достоинство и положение как державы, ради безопасности ее владений, взять в руки меч после долгих лет мира[1457].

К этому времени Белград уже обезлюдел. Все мужчины призывного возраста отправились получать оружие, а многие семьи в поисках убежища – к родственникам во внутренние районы страны. Большинство иностранных граждан покинули город. В два часа дня 28 июля слух о неизбежной войне начал распространяться по городу, как лесной пожар. Дополнительные выпуски любых газет немедленно раскупались, как только продавцы выносили их из типографий[1458]. Еще до наступления вечера два сербских парохода, следовавших по Дунаю с грузом мин и боеприпасов, были захвачены австрийцами. На следующий день, вскоре после полудня, сербские саперы взорвали мост через реку Сав, между Семлином и Белградом. Австрийские канонерские лодки открыли огонь, и после короткого боя сербские войска отошли.

Известие о том, что война наконец объявлена, наполнило Зигмунда Фрейда, которому было пятьдесят восемь лет, восторгом: «Впервые за тридцать лет я чувствую себя австрийцем и чувствую, что хочу дать этой не очень подающей надежды империи еще один шанс. Все мое либидо я посвящаю Австро-Венгрии»[1459].

11. Предупредительные выстрелы

Возобладала твердость

ПОСЛЕ четырех лихорадочных дней, заполненных официальными приемами, военными смотрами, речами, обедами и тостами, Морису Палеологу требовался отдых. Проводив Пуанкаре вечером 23 июля на борт линкора «Франция», он велел своему слуге не будить его на следующее утро и дать поспать. Но выспаться не удалось: в семь часов поступил телефонный звонок, информировавший о вручении австрийского ультиматума. Посол встретил новость в постели, в полудреме, и она отразилась в его сознании, как сон наяву:

Это событие казалось мне нереальным, но при этом абсолютно ясным, воображаемым, но действительным. Мне казалось, будто я продолжаю вчерашний разговор с царем, излагая свои теории и догадки. В то же время у меня было ощущение, мощное, позитивное и неотразимое ощущение, что я нахожусь перед fait accompli (свершившимся фактом)[1460].

Палеолог отменил назначенные в обед встречи и вместо этого согласился принять у себя во французском посольстве министра иностранных дел Сазонова и британского посла сэра Джорджа Бьюкенена[1461]. Согласно его воспоминаниям, Палеолог напомнил двум своим гостям тосты, которыми обменялись президент и царь во время прощального ужина накануне вечером и повторил, что три державы Антанты должны проводить политику «твердости». Сазонов был ошеломлен: «Но предположим, эта политика приведет к неизбежной войне?» Твердость – ответил Палеолог – может привести к войне, только в том случае, если «германские державы» уже «решили прибегнуть к силе для обеспечения своей гегемонии над Востоком» (здесь французский посол в точности отзеркалил тот аргумент, который Бетман приводил Рицлеру во вторую неделю июля).