Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Среди тех, кто поддерживал неповиновение юнионистов в руководстве армии, был директор военных операций Генри Уилсон, сыгравший столь важную роль в расширении масштабов британских чрезвычайных планов в случае континентальной интервенции. Уилсон прилагал все меньше и меньше усилий, чтобы скрыть свое презрение к «Сквиффу»[1516] (как он называл Асквита) и его «грязному кабинету». Он не упустил возможности использовать вопрос о гомруле, чтобы шантажировать премьер-министра и заставить его пойти навстречу требованиям юнионистов. В меморандуме, представленном на Армейском совете для оглашения перед кабинетом министров 29 июня 1914 года, Уилсон и его коллеги утверждали, что армии необходимо будет направить все британские экспедиционные силы в Ирландию, если она желает установить там самоуправление и восстановить порядок[1517]. Другими словами: если британское правительство пожелает ввести гомруль, ему придется отказаться от возможности любого военного вмешательства в Европе в обозримом будущем; и наоборот, континентальное военное вмешательство означало бы отказ от гомруля. Это, в свою очередь, означало, что военные, питающие симпатии к юнионистам, влияние которых было чрезвычайно распространено в офицерском корпусе с преобладанием выходцев из протестантских англо-ирландских семей, были склонны видеть в британской континентальной интервенции одно из возможных средств отсрочки или предотвращения введения гомруля вообще. Нигде больше в Европе, возможно, за исключением Австро-Венгрии, внутренние проблемы не оказывали столь прямого воздействия на политические взгляды самых высокопоставленных военачальников.

Ольстер все еще поглощал все внимание британского правительства, когда появились новости из Сараева. Премьер-министр не вел дневников, но его частная переписка с молодой подругой, близкой ему по взглядам, Венецией Стэнли, элегантной и умной светской львицей, полна откровенными и подробными отчетами о повседневных заботах Асквита. Из этих писем можно предположить, что насильственная смерть «австрийских королевских особ» 28 июня едва ли занимала мысли премьер-министра, которые были полностью сосредоточены на «ужасных вещах, происходящих в Ольстере»[1518]. Асквит больше не упоминал о международной ситуации до 24 июля, когда он с сожалением сообщил, что очередной раунд торга из-за Ольстера провалился из-за сложной конфессиональной географии графств Тирон и Фермана. Только в конце длинного описания занимавших его проблем Северной Ирландии премьер-министр упомянул, почти как «ах да, кстати», что Австрия только что послала «угрожающий и унизительный ультиматум Сербии, которая возможно откажется его принять».

Мы находимся в пределах реального или может быть воображаемого шага до истинного Армагеддона, который низвел бы и Ольстерские проблемы и националистических добровольцев до их истинных размеров. К счастью, похоже, нет причины, по которой мы обязаны на что-то большее, чем просто оставаться зрителями[1519].

Это письмо открывалось поразительным заявлением о том, что «свет угас», но Асквит имел в виду отъезд Венеции из Лондона этим утром в их загородное имение на острове Англии, а не надвигающееся исчезновение европейской цивилизации.

Для Эдварда Грея это были дни, наполненные личными заботами: его зрение ухудшалось – ему становилось все труднее следить за мячом во время игр в сквош, и он больше не мог разглядывать свои любимые звезды по ночам. Он планировал проводить больше времени за городом, и поговаривали, что он планировал визит к известному немецкому окулисту. Однако, в отличие от Асквита, Грей сразу осознал серьезность кризиса, назревающего в Юго-Восточной Европе.