Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Куда это приводит нас в рамках вопроса о виновности? Утверждая, что Германия и ее союзники несут моральную ответственность за развязывание войны, статья 231 Версальского мирного договора гарантировала, что вопросы о виновности и невиновности останутся в центре дискуссий о причинах войны на долгое время. Игра в обвинения никогда не теряла своей привлекательности. Самым известным выражением этой традиции является «тезис Фишера», как стало принято сокращенно называть набор аргументов, выдвинутый в 1960-х годах Фрицем Фишером, Имануэлем Гейссом и еще десятком их молодых немецких коллег, которые указывали на Германию, как на державу, несущую основную ответственность за вспыхнувшую войну. Согласно этой точке зрения (не считая множества вариаций в рамках школы Фишера), немцы не оказались в войне случайно и не скатились в нее. Они выбрали войну – хуже того, они спланировали ее заранее, в надежде вырваться из своей европейской изоляции, делая ставку на достижение мирового могущества. Недавние исследования нестыковок в теории Фишера выявили связь между этими дебатами и сложным процессом, с помощью которого немецкие интеллектуалы пришли к примирению с отравленным моральным наследием нацистской эпохи, а аргументы Фишера подвергались критике по многим пунктам[1728]. Тем не менее разбавленная поздними уточнениями версия тезисов Фишера до сих пор доминирует в исследованиях пути Германии к войне.

Действительно ли нам нужно выявить и предъявить обвинение единственному виновному или нужно ранжировать государства в соответствии с их долей ответственности за развязывание войны? В одном классическом исследовании из списка литературы о причинах Первой мировой, Пол Кеннеди заметил, что уклонение от поиска виновника, путем обвинения всех или ни одного из воюющих государств, демонстрирует «слабость характера»[1729]. Твердость, согласно Кеннеди, предполагает, что историк не должен уклоняться от возможности указать пальцем на виновника. Проблема с подходом, ориентированным на обвинение, не в том, что в конечном итоге можно ошибочно обвинить невиновную сторону. Проблема в том, что подходы, построенные на поиске виновного, идут в комплекте со встроенным предубеждением. Их сторонники склонны, во-первых, предполагать, что в конфликтных взаимодействиях один главный герой должен быть в конечном итоге прав, а другой – нет. Были ли сербы неправы, стремясь к объединению всех сербов в одно государство? Неужели австрийцы были неправы, настаивая на независимости Албании? Был ли один из этих актов более правильным, чем другой? Вопрос бессмысленный. Еще одним недостатком обвинительных нарративов является то, что они сужают поле зрения, фокусируясь на политическом темпераменте и инициативах одного конкретного государства, а не на многосторонних процессах взаимодействия. Кроме того, существует проблема, заключающаяся в том, что поиск вины предрасполагает исследователя истолковывать действия лиц, принимающих решения, как запланированные и движимые последовательным намерением. Он должен показать, что кто-то хотел войны, а не просто случайно спровоцировал ее. В своей крайней форме этот способ исследования порождает теории заговора, в которых кружок влиятельных людей, похожих на злодеев в бархатных пиджаках из бондианы, контролирует события из-за кулис в соответствии со своим злым и хитрым планом. Нельзя отрицать глубокое моральное удовлетворение, доставляемое читателю такими повествованиями, и, конечно, логически нельзя исключить, что война, начавшаяся летом 1914 года, действительно была спланирована таким образом, но точка зрения, изложенная в этой книге, состоит в том, что такие аргументы не подтверждаются документальными доказательствами.

Начало войны в 1914 году – это не детектив Агаты Кристи, в конце которой мы обнаружим виновного, стоящего в гостиной над трупом, с дымящимся пистолетом в руке. В этой истории нет дымящегося пистолета. Или, скорее, в этой истории по пистолету у каждого участника сценария. С этой точки зрения начало войны было трагедией, а не преступлением[1730]. Признание этого не означает, что мы должны преуменьшать воинственность и империалистическую паранойю австрийских и немецких политиков, которые справедливо привлекли внимание Фрица Фишера и его коллег-историков. Но немцы были не единственными империалистами и не единственными, кто поддался паранойе. Кризис, который привел к войне в 1914 году, был плодом общей политической культуры. Но он также был многополярным и по-настоящему интерактивным – вот что делает его самым сложным событием современности, и именно поэтому споры о причинах Первой мировой войны продолжаются спустя столетие после того, как Гаврило Принцип произвел два смертельных выстрела на улице Франца Иосифа.