Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Были отдельные проявления шовинистического энтузиазма по поводу предстоящей битвы, но это были, скорее, исключения. Миф о том, что европейцы ухватятся за возможность победить ненавистного врага, был полностью развенчан[1722]. В большинстве мест и для большинства людей известие о мобилизации стало глубоким потрясением, «раскатом грома с безоблачного неба». И чем больше наблюдатель удалялся от городских центров, тем меньше смысла весть о мобилизации, казалось, имела для людей, которым предстояло сражаться, искалечиться или погибнуть в грядущей войне. В российских деревнях царила «ошеломляющая тишина», нарушаемая только звуками «плача мужчин, женщин и детей»[1723]. В Ватильё, небольшой коммуне в регионе Рона-Альпы на юго-востоке Франции, звон набата призвал рабочих и крестьян на деревенскую площадь. Некоторые, прибежавшие прямо с поля, все еще держали в руках вилы.

«Что это может значить? Что с нами будет?» – спрашивали женщины. Жены, дети, мужья – все были охвачены эмоциями. Жены цеплялись за руки своих мужей. Дети, видя, как плачут их матери, тоже начинали рыдать. Вокруг нас царили тревога и ужас. Какая тревожная сцена.[1724]

Один английский путешественник описывал реакцию в алтайском (Семипалатинском) казацком поселении, когда по улице проскакал всадник с развевающимся «голубым флагом» и звуки горна, игравшего общий сбор, принесли известие о мобилизации. Царь позвал, и казаки, с их уникальным военным призванием и традициями, «горели желанием сражаться с врагом». Но кто был этот враг? Никто не знал. В мобилизационной телеграмме подробностей не сообщалось. Ходили слухи. Сначала все думали, что война должна быть с Китаем: «Россия слишком далеко зашла в Монголию, и Китай объявил войну». Затем разошелся другой слух: «Это с Англией, с Англией». Эта точка зрения преобладала некоторое время.

Только через четыре дня до нас дошло что-то вроде правды, и тогда этому уже никто не поверил.[1725]

Заключение

МНЕ КАЖЕТСЯ я никогда не смогу понять, как это случилось», – сказала писательница Ребекка Уэст своему мужу, когда они стояли на балконе Сараевской ратуши в 1936 году. И дело не в том, рассуждала она, что свидетельств слишком мало, напротив, их слишком много[1726]. То, что кризис 1914 года был крайне сложным явлением, представляет собой одно из центральных утверждений этой книги. Отчасти эта сложность проистекает из того поведения, которое до сих пор присуще текущей политике. Последний раздел книги писался в разгар финансового кризиса еврозоны 2011–2012 годов – сегодняшнего события невероятной сложности. Примечательно, что действующие лица кризиса еврозоны, как и те, что принимали решения в 1914 году, осознавали возможность исхода, который в целом стал бы катастрофой (крах евро). Все ключевые политики надеялись, что этого не произойдет, но в дополнение к этому общему интересу у каждого из них также были свои собственные, особые интересы, зачастую противоречащие интересам других участников. Учитывая сложную структуру взаимосвязей в системе, последствия любого действия каждого из них зависели от суммы ответных действий остальных, которые было трудно просчитать заранее из-за непрозрачности процессов принятия решений. И все это время все политические деятели оказавшейся в кризисе еврозоны использовали возможности, открывающиеся по мере развития общей катастрофы, как рычаги для обеспечения собственного преимущества.

В этом смысле люди 1914 года – наши современники. Но различия столь же значительны, как и общие черты. По крайней мере, министры правительств, которым поручено разрешить кризис еврозоны, в общих чертах были согласны с тем, в чем заключается проблема, – в 1914 году, напротив, глубокий раскол этических и политических взглядов не дал возможности прийти к консенсусу и подорвал взаимное доверие. Мощные наднациональные институты, которые сегодня обеспечивают основу для определения международных задач, урегулирования конфликтов и предоставления средств их решения, отсутствовали в 1914 году. Более того, сложность кризиса 1914 года была не результатом распределения полномочий и ответственности в рамках единой политико-финансовой системы, а возникла из взаимодействия между хорошо вооруженными автономными центрами силы, противостоящими различным и быстро меняющимся угрозам и действующими в условиях высокого риска, низкого доверия и непрозрачности.