Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Важнейшей причиной сложности событий 1914 года были быстрые изменения международной системы: например, такие как внезапное возникновение независимого государства Албания, российско-турецкая гонка вооружений в Черном море или переориентация российской политики с Софии на Белград, и это лишь несколько примеров. Это были не длительные исторические процессы, а стремительная перестройка. Последствия подобных событий усугублялись изменчивостью политических и властных отношений внутри высших эшелонов европейских держав: борьба Грея за сдерживание угрозы, исходящей от либеральных радикалов, хрупкое превосходство Пуанкаре и его политики союза с Россией или кампания Сухомлинова по устранению Коковцова. После отставки Владимира Николаевича Коковцова с поста Председателя Совета министров в январе 1914 года, согласно неопубликованным воспоминаниям одного из участников событий, царь Николай II вначале предложил этот пост ультраконсерватору Петру Николаевичу Дурново, сильному и решительному человеку, который категорически противостоял любого рода участию в запутанных балканских конфликтах. Но Дурново отказался, и на этом месте оказался Иван Логгинович Горемыкин, чья слабость позволила Кривошеину и военному командованию оказывать непропорционально большое влияние на решения Совета министров в июле 1914 года[1727]. Было бы ошибочно слишком сильно зацикливаться на этой детали, но она привлекает наше внимание к эффекту воздействия подобных краткосрочных и случайных перестроек внутри политических систем на формирование условий, в которых разворачивался кризис 1914 года.

Это, в свою очередь, делало всю систему в целом более непрозрачной и непредсказуемой, подпитывая всеобщее настроение взаимного недоверия даже внутри соответствующих альянсов, что представляло опасность для сохранения мира в Европе. Уровень взаимного доверия между российским и британским руководством к 1914 году был относительно низким, и становился все ниже, но это никак не влияло на готовность британского министерства иностранных дел втянуть страну в общеевропейскую войну на условиях, установленных Россией; напротив, это лишь укрепило аргументы в пользу интервенции. То же самое можно сказать и о франко-российском альянсе: сомнения в его будущем усиливали воинственность обеих сторон, а не снижали готовность пойти на риск военного конфликта. Колебания соотношения сил внутри каждого из правительств – в сочетании с быстро меняющимися объективными внешними условиями – в свою очередь, вызывали колебания их внешней политики и потоки неоднозначные заявлений, которые были столь важной чертой всех довоенных кризисов. Неясно даже, уместен ли порой термин «политика» (понимаемая в смысле целенаправленной и последовательной «государственной деятельности» в международных отношениях) в контексте, существовавшем до 1914 года, учитывая неопределенность и двусмысленность многих взаимных обязательств. Сомнительно, проводила ли Россия или Германия в 1912–1914 годах балканскую политику – вместо этого мы видим множество инициатив, сценариев и подходов, общую тенденцию в которых иногда трудно уловить. Внутри соответствующих государственных органов изменчивость властных отношений также означала, что те, кому было поручено формулировать политику, делали это под значительным внутренним давлением, не столько со стороны прессы, общественного мнения, промышленного или финансового лобби, сколько со стороны противников внутри своих элит и правительств. И это также усиливало чувство безотлагательности, уходящего времени, которое преследовало тех, кто участвовал в принятии судьбоносных решений летом 1914 года.