Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

По мере того как приближалось 1 августа – день начала немецкой мобилизации, – политики в Берлине смогли совершить еще две эпических ошибки. Исполнение западного плана требовало немедленного и решительного вторжения в Бельгию. Об отсрочке оккупации не может быть и речи, утверждал Мольтке, потому что завершение бельгийцами оборонительных мероприятий в укрепленном Льеже и вокруг него заблокировало бы продвижение немцев и стоило бы им огромных потерь. Однако немедленные военные действия были проблематичны с политической точки зрения. Если бы Германия перед пересечением бельгийской границы выждала, пока ее силы действительно будут сосредоточены и готовы к атаке, у бельгийской и французской армий появилось бы больше времени на укрепление своей обороны. С другой стороны, Грею и его коллегам было бы гораздо труднее (хотя, вероятно, и не невозможно) обосновать необходимость интервенции. Противники Грея могли бы иметь возможность указывать на то, что это Россия и (соответственно) Франция, а не Германия, форсировали темп; британские сторонники интервенции были бы лишены одного из самых действенных аргументов. Осознавая это, адмирал Тирпиц, как военный моряк понимавший важную роль Великобритании в войне, позже задал гневный вопрос: «Почему мы не стали ждать?»[1701]

Предъявление ультиматума бельгийскому правительству 2 августа стало еще одной катастрофической ошибкой. Учитывая уже принятое решение нарушить бельгийский нейтралитет и острую потребность в скорости, было бы лучше (с точки зрения Германии) просто вторгнуться на территорию Бельгии и пересечь ее, находя оправдания на ходу и разбираясь с этим вопросом впоследствии как с fait accompli (свершившимся фактом), предложив возмещение. Это было именно то, чего британское правительство ожидало от Германии. И министры кабинета Асквита, в том числе Черчилль, неоднократно выражали мнение, что Великобритания не обязательно будет рассматривать транзит Германии через Бельгию как повод для войны, если немцы будут оставаться к югу от линии Самбре-Маас и, таким образом, держаться подальше от стратегически чувствительного региона вокруг Антверпена и устья Шельды.

Немецкие гражданские лидеры, с другой стороны, не видели альтернативы ультиматуму, поскольку это казалось им единственным возможным способом заключить какую-то сделку с Брюсселем и тем самым уберечься от вступления в войну Британии. Ультиматум, составленный Мольтке 26 июля, и затем отредактированный министерством иностранных дел в Берлине, был сформулирован как апелляция к разумной оценке бельгийским правительством собственных национальных интересов в свете огромного дисбаланса в военных силах. Текст открывался заявлением о том, что немцы уверены, что французское нападение через территорию Бельгии неизбежно, и что правительство Германии сочло бы предметом «глубокого сожаления, если бы Бельгия восприняла как акт враждебности по отношению к ней самой тот факт, что меры противников Германии вынуждают Германию, для ее собственной защиты, вступить на территорию Бельгии». Затем последовал ряд пунктов: Германия (пункт 1) гарантирует целостность всей территории и владений Бельгии, (пункт 2) освободит территорию Бельгии, как только военные действия будут завершены, и (пункт 3) покроет все бельгийские расходы и ущерб денежной компенсацией. Однако если Бельгия выступит против немецких войск (пункт 4), «Германия, к ее сожалению, будет вынуждена рассматривать Бельгию как врага». Но если бы этого исхода удалось избежать, «дружеские узы, связывающие два соседних государства», «стали бы сильнее и прочнее»[1702].

Два существенных изменения были внесены в текст ультиматума в последнюю минуту. Во-первых, крайний срок, назначенный для бельгийского ответа, был сокращен с двадцати четырех до двенадцати часов по просьбе Мольтке, который стремился действовать как можно быстрее. Во-вторых, пункт, предполагавший, что бельгийцы могли, если бы они сохранили «дружеское отношение», ожидать территориальной компенсации «за счет Франции», был удален из текста, потому что министерству иностранных дел внезапно пришло в голову, что это вполне может привести в ярость Британию, причем даже больше, чем предполагаемое нарушение бельгийского суверенитета. То, что Бетман вначале не осознал этого, многое говорит о качестве его оценки политической ситуации в разгар кризиса[1703].