Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

В основе этих расчетов лежали более глубокие опасения по поводу угрозы, которую представлял надвигающийся конфликт для безопасности Великобритании. Примерно с 1900 года необходимость отражения угроз со стороны России была центральной темой британской политики. В 1902 году Великобритания использовала англо-японский союз для противостояния России на Дальнем Востоке. Англо-французская Антанта 1904 года еще больше ослабила Россию, по крайней мере, как противника Британии, а Конвенция 1907 года с Россией предоставила – по крайней мере теоретически – средство управления напряженностью на имперской периферии, которую Британия больше не могла себе позволить эффективно защищать при помощи военной силы. К 1914 году российская угроза никуда не исчезла. Более того, она даже усилилась в последний год перед началом войны. Чрезвычайно своевольное и провокационное в это время поведение русских в Персии и Средней Азии побудило одних политиков в Лондоне поверить в то, что англо-русская конвенция может быть на последнем издыхании, а других, напротив, еще сильнее настаивать на союзе с Санкт-Петербургом. Как Бьюкенен написал в письме к Николсону в апреле 1914 года: «Россия быстро становится настолько могущественной, что мы должны сохранить ее дружбу почти любой ценой. Если она выработает убеждение, что мы ненадежны как партнер и бесполезны как союзник, она может однажды заключить сделку с Германией и развязать себе руки в отношении Турции и Персии»[1696]. Или, как еще более откровенно писал Николсон в 1912 году:

…было бы гораздо менее выгодно иметь недружественные нам Францию и Россию, чем недружелюбную Германию. [Германия] может доставлять нам много раздражения, но на самом деле она не способна угрожать ни одному из наших важных жизненных интересов, в то время как [из этих двух] Россия, в особенности, может поставить нас в крайне затруднительное и действительно очень опасное положение на Среднем Востоке и на нашей индийской границе, и было бы весьма прискорбно, если бы мы вернулись к положению вещей, существовавшему до 1904 и 1907 годов[1697].

Тем не менее именно для сдерживания Германии, а не России, Британия вступила в войну в 1914 году. Среди историков существуют разногласия по поводу соответствующего влияния этих двух совершенно разных парадигм безопасности на принимаемые решения – в то время как более старые исследования (и некоторые новые) настаивают на центральном месте парадигмы континентального баланса сил в британском образе мышления и в ее актуальной политике, недавние исследования пересматривают этот подход, расширяя поле зрения и утверждая, что уязвимость Великобритании как мировой державы вынуждала ее сосредоточить внимание на России, как на более фундаментальной угрозе. Верно, что вопрос континентального баланса приобрел больший вес в британском мышлении после кризисов 1905 и 1911 годов[1698]. Но было бы ошибкой преувеличивать противоречие между двумя этими точками зрения, которые в аргументации британских политиков часто использовались совместно. Примером может служить замечание, добавленное Айрой Кроу к телеграмме посла Бьюкенена из Санкт-Петербурга от 25 июля. Точка зрения Кроу была и всегда оставалась точкой зрения сторонника участия Британии в европейских делах, сторонника баланса сил, направленных на сдерживании Германии. Однако он также открыто призвал к имперской безопасности Великобритании:

Если разразится война и Англия останется в стороне, должно произойти одно из двух. (а) Либо Германия и Австрия победят, сокрушат Францию и унизят Россию. Каково будет положение Англии без союзников? (б) Или Франция и Россия выиграют. Каково тогда было бы их отношение к Англии? А как насчет Индии и Средиземноморья?[1699]