Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Не все в Берлине были убеждены в правильности этого курса. Учитывая агрессивный тон российской прессы и нарастающую конфронтацию в германо-российских отношениях, многие скептически относились к Договору перестраховки. Даже сын Бисмарка, Герберт, статс-секретарь министерства иностранных дел, сомневался в ценности последнего договора с Россией. «Если дело пойдет от плохого к худшему», – признавался Бисмарк-младший своему брату, – Договор перестраховки сможет «удержать русских от того, чтобы впиться нам в горло в течение 6–8 недель»[367]. Кто-то, особенно среди военных, поддался нервозности и начал призывать к превентивной войне против Российской империи. В высших эшелонах администрации возникла антибисмарковская фракция, движимая, среди прочего, растущим разочарованием в барочной сложности и внутренних противоречиях дипломатии канцлера. Почему, спрашивали критики, немцы должны защищать Австро-Венгрию от России и Россию от Австро-Венгрии? Никакая другая страна не ведет себя так; почему Германия должна вечно перестраховываться и уравновешивать, почему только ей одной из великих держав должно быть отказано в праве на независимую политику, основанную на ее собственных интересах? В глазах антибисмарковской фронды, его изощренная сеть трансконтинентальных обязательств выглядела не столько системой, сколько скрипучим хит-робинсоновским[368] устройством, хлипкой конструкцией, держащейся на «штукатурке и подпорках», создаваемой, чтобы избежать насущных решений, которые стояли перед Германской империей во все более опасном мире[369]. Именно в ответ на это недовольство преемник Бисмарка, канцлер Лео фон Каприви, весной 1890 года отказался продлевать срок действия Договора перестраховки с Россией.

С прекращением Договора перестраховки между Германией и Россией открылась дверь для франко-российского сближения. Но на этом пути было еще много препятствий. Самодержец Александр III был малоприятным политическим партнером для республиканской политической элиты Франции. Обратное тоже верно. Также были сомнения, что Россия сможет что-то выиграть от союза с Францией. В конце концов, в случае серьезного конфликта с Германией Россия, вероятно, в любом случае могла бы рассчитывать на поддержку Франции; почему же нужно было жертвовать свободой действий, чтобы обеспечить ее? Если бы началась война между Россией и Германией, французское правительство вряд ли просто осталось бы в стороне. По крайней мере, немцы были бы вынуждены держать значительные военные силы на французской границе, что уменьшило бы давление на русский фронт – и эти преимущества можно было бы получить без неудобств формального договора. Хотя Франция и Россия были заинтересованы в противодействии имперским планам Британии, их сферы влияния на имперской периферии были слишком далеко друг от друга, чтобы обеспечить возможность для тесного сотрудничества. Французы были не в том положении, чтобы помогать русским в достижении их целей на Балканах, и казалось сомнительным, что Россия когда-либо выиграет от поддержки интересов французов, например, в Северной Африке. По некоторым вопросам интересы России и Франции были диаметрально противоположны: например, политика Франции заключалась в том, чтобы заблокировать планы России в отношении черноморских проливов, поскольку они в конечном итоге могли поставить под угрозу влияние Франции в Восточном Средиземноморье – это была область, где общие интересы объединяли Францию с Великобританией, а не с Россией[370].

Также было трудно понять, почему русские должны ставить под угрозу свои хорошие отношения с Германией. Между двумя империями периодически возникали трения, наиболее существенные из-за вопроса о немецких тарифах на импорт российского зерна, но практически не было ничего такого, что могло бы привести к прямому столкновению интересов. Споры России с Берлином по большей части возникли из-за соперничества с Веной на Балканах. И сам факт немецкого могущества казался аргументом в пользу более тесного взаимодействия двух соседей, особенно в сфере балканской политики, где была надежда, что налаживание взаимопонимания между Санкт-Петербургом и Берлином может оказывать сдерживающий эффект на Вену. Это была формула, которая с переменным успехом работала в эпоху Союза трех императоров. Таким образом, нейтралитет Германии был потенциально более полезен для России, чем поддержка Франции. Русские давно это осознали – вот почему они решили основывать свою политику континентальной безопасности на пактах с Германией в первую очередь. И именно поэтому царь Александр III, хотя он и не испытывал никаких личных симпатий к Германии или немцам, не обращая внимания на ярость прессы, пошел навстречу Германии с Договором перестраховки в 1887 году.