Сонджу

– К югу от Пусана было ещё хуже и дольше, – он крепко прижал её к себе, словно нуждался в якоре. – Когда Север проиграл, пленники стали обсуждать возможность побега. Повсюду царил хаос. Отрезанные от своих солдаты Северной Кореи, некоторые в гражданской одежде, бродили по округе и пытались воссоединиться со своими войсками, и ещё там были всевозможные сторонники коммунизма, дезертиры и беженцы. Не всегда понятно было, кто есть кто. Солдаты Северной Кореи поджигали здания и дома, пытали и убивали гражданских. Солдаты Южной Кореи охотились на людей с севера, пытали и убивали их в отместку. На улицах повсюду лежали тела со связанными руками и простреленной головой.

Её до сих пор преследовал образ изувеченных трупов по пути к вокзалу в тот последний день в Тэджоне – это было всего год назад. Время от времени она ощущала запах крови в самые странные моменты, когда даже не думала о войне. Кунгу, похоже, погрузился в свои воспоминания. Он ослабил объятия и говорил теперь спокойным ровным голосом:

– Как-то ночью четверо из нас украли крестьянскую одежду, висевшую на верёвках. Мы переоделись и пошли по деревенской дороге на восток. Сожгли наши формы, чтобы согреться. На рассвете мы начали вызывать подозрения – четверо молодых мужчин, путешествующих группой, – так что мы разошлись. Я шёл сельскими дорогами и говорил людям, что я беженец из Сеула и пытаюсь вернуться домой. Они, вероятно, догадывались, что я дезертир, учитывая мой возраст, но не задавали вопросов. Я нёс на спине сумки других беженцев или их детей. Некоторые делились со мной едой. Однажды ночью, когда голод стал невыносимым, я отправился на пустое поле и выкопал там репу. Чуть не отморозил себе пальцы, пока копал, но мне было всё равно. Иногда я варил в котелке кору деревьев, чтобы не умереть. Не помню, как добрался до дома. По словам моей тёти, однажды у ворот появился скелет, туго обтянутый кожей, с запавшими глазами и щеками. Когда она впустила его в дом, гость упал в обморок. Присмотревшись, она узнала в этом скелете меня. Я смутно помню, как ел и лежал. Когда я проснулся, мой дядя сказал, что я проспал двадцать семь часов. Тётя приготовила мне ванну. Я долго отмокал в горячей воде.

– Почему у тебя дома жила семья дяди?

– Их дом был целиком разрушен во время войны. Они остановились здесь, пока отстраивали своё жилище, и выехали вскоре после моего возвращения. Тётя наняла для меня служанку – ту самую, которую ты встретила сегодня. Она решила, что мне не помешает помощь.

На мгновение он опустил взгляд. Потом сказал:

– Во время одного из сражений я подумал: «Наверное, сегодня я умру». Тогда я подумал о тебе, и мне захотелось снова тебя увидеть, пусть даже на секунду, – он повернулся к ней, улыбнувшись. – А теперь ты здесь. Я рад, что выжил.

– Сражаться на стороне врага против твоей собственной страны – это ужасно… – сказала Сонджу. – Как же тяжело тебе пришлось! Ты и правда мог умереть. Одна только мысль об этом приводит меня в ужас.

Она взяла его за руку, глядя на его длинные пальцы. Она знала, что будет ужасно по нему скучать, но по-прежнему ни о чём не сожалела.

Февраль 1952 года

По возвращении в Маари жизнь Сонджу неуловимо изменилась. Она стала больше улыбаться, и присутствие мужа больше не вызывало прежней злости.

– Всего один раз, – сказала она себе.

Но в середине февраля она снова отправилась к Кунгу. На этот раз она рассказала ему подробно о своём браке. Рассказала о выкидыше, о том, как она сидела на веранде, глядя на могилу своего мёртвого ребёнка, и о том, как она до сих пор видела его порой во сне. Она плакала.

Он внимательно её слушал. Вытерев её слёзы, он взял её руки в свои.

– Я так сочувствую твоей потере. Я всегда надеялся, что твой муж и его семья будут хорошо к тебе относиться.

– Его семья и правда хорошо ко мне относится. Иногда мне хочется, чтобы он сам попросил развода. Он мог бы использовать мой отказ от близости как повод, но для этого он слишком гордый. Для него нет ничего важнее репутации.

– Если он всё-таки попросит развода, приходи ко мне.

Она кивнула и сказала:

– Это наша последняя встреча.

В груди разливалась боль от одной только мысли, что она больше его не увидит, но так будет правильнее. Если она сама уйдёт от мужа, Чинджу останется в семье Второго Дома, как Чинвон. Этого она допустить не могла. Прижавшись к плечу Кунгу, Сонджу тихо плакала.

– Когда настанет пора уйти, не провожай меня. Ничего не говори. Пожалуйста.

На следующее утро на вокзале она купила билет в Маари и села на длинную деревянную скамейку рядом со стариком с редкой седой бородкой. Опухшими от слёз глазами она смотрела на высокие окна вокзала, ощущая рассеянные солнечные лучи на своём лице. Внезапно она встала, вышла с вокзала и поймала такси.

Кунгу открыл ворота, удивлённо распахнув глаза.

– Что случилось?

– Я собираюсь попросить развода. Я знаю, как получить опеку над Чинджу, – взглянув на его озадаченное лицо, она улыбнулась. – Мне пора. Надо успеть на следующий поезд.

Она поспешила обратно к ожидавшему её такси.