Сонджу

– Вы заметили, как грязно стало в Сеуле? Или мне только кажется? – Она нахмурилась. – В прошлое воскресенье я ходила на рынок вдоль ручья Чхонгечхон. Уф, вода там пахнет просто ужасно из-за всех этих отходов! Мне стало жаль бедных торговцев и всех, кто там работает, вдыхая эти миазмы. И, – её голос невольно подскочил на октаву выше, – это ещё не всё. В центре города я прошла мимо мальчика двенадцати или тринадцати лет, который заманивал мужчин на английском, спрашивая каждого чужестранца: «Хочешь красивую девочку, парень?» Он говорил это вслух без капли стыда и смеялся, если его игнорировали! Что ждёт такого мальчика в жизни?

Сонджу не могла остановиться.

– А ещё, я рассказывала о том, что случилось, когда мы с Ёнги ходили в кино несколько месяцев назад? После фильма мы шли к ресторану, куда я раньше ходила со своей подругой Мису – вы знаете, знаменитый ресторан в китайском гетто. И вся мостовая была в моче. Какой-то пьянчуга шёл за нами, шатаясь и ругаясь. Мы быстро свернули от него в сторону и вышли к узкому тёмному переулку. Там мы увидели бездомного, который спал на земле, укрывшись какими-то лохмотьями. А ещё там были какие-то хулиганы, и они смеялись нам вслед, пока мы не выбежали на широкий освещённый проспект. А ещё, – она сглотнула, – все эти фотографии и статьи в газетах… Ветхие дома, нависающие над обрывами, и эти картонные хижины под Ханганским мостом, которые снесло вышедшей из берегов рекой. Это происходит год за годом. Наш город так жесток к беднякам!

Как-то они с мисс Им собрали много коробок с едой и отнесли их под мост, чтобы раздать людям. Каждый раз, когда кто-то из живущих там открывал рот, чтобы поблагодарить их, из их пустых желудков разило кислой вонью. На следующий день они стояли всё на том же месте, всё такие же голодные. И Сонджу, и мисс Им постепенно перестали приходить. Они не обсуждали это: было и так ясно, что дело безнадёжно.

Сонджу резко остановилась.

– И я ничего не могу с этим поделать. Это слишком. Просто слишком!

Внезапно у неё вырвался всхлип. Рыдания разрывали ей грудь. Постепенно они стихли: она почувствовала себя опустошённой. Она привалилась к плечу госпожи Чхо, и та мягко похлопала её по спине. Когда слёзы высохли, Сонджу посмотрела на небо и увидела белое облако, проплывающее по бескрайней синеве.

Придя в тот день домой, она написала:

Дорогая дочь!

Я бы хотела быть сейчас с тобой в Маари. Я бы хотела поблагодарить твоих бабушку и дедушку. Они были добры ко мне вплоть до самого моего отъезда.

Когда я уезжала из Маари, тебе не исполнилось ещё и трёх. Я с нетерпением жду нашей встречи. Почему-то мне особенно сложно даются эти последние четыре с половиной года. Сейчас я чувствую себя ещё более беспомощной, чем в минувшие девять лет. Я думаю о том, как буду объяснять тебе всё, когда настанет время. Наверное, мне стоит начать с признания моих многочисленных недостатков. Из-за некоторых моих решений пострадали другие люди, особенно ты.

Раньше я была уверена во многих вещах, но чем старше я становлюсь, тем меньше всё кажется очевидным и определённым. И всё же я стараюсь мыслить трезво о себе и о мире вокруг. Чинджу, больше всего на свете я жалею, что оставила тебя! Я умоляю о твоём прощении за все эти годы, когда тебе пришлось расти без матери.

Я очень тебя люблю.

23 сентября 1962 года

Перечитав письмо, Сонджу открыла ящик и поместила письмо в шкатулку. Рядом стояли девять таких же шкатулок, в которых содержалось больше пятисот двадцати писем. Сонджу уставилась на них, гадая, простит ли её дочь когда-нибудь.

Сонджу читала газету в дальней комнате, когда вошла Ёнги и села рядом. Осторожно улыбнувшись и сложив руки на коленях, Ёнги сказала:

– Госпожа Ё, парикмахер хочет на мне жениться.

– А ты хочешь за него замуж?

– Ему двадцать пять, на четыре года меньше, чем мне. Он умён и красив. Почему он хочет на мне жениться?

– Я могу перечислить целый список причин, почему любой мужчина захотел бы на тебе жениться. Но какое бы решение ты ни приняла, помни: ты не одна.

– Я знаю.