Сонджу

Сонджу оглядела Чинвон сверху вниз: та и впрямь заметно подросла. Ей было тридцать девять, так что Чинвон сейчас должно быть тридцать два. Чинвон была одета в простое светло-голубое хлопковое платье. На лице не было косметики. В ней не проглядывало и следа той девочки, которая хотела синюю бархатную юбку. Сонджу отвела Чинвон к стене каменного здания, подальше от потока пешеходов.

– Какими судьбами ты в Сеуле?

– Приехала в гости к подруге. У меня ежегодный отпуск. Я оставила детей со свекровью. Все трое требуют сувенира из Мёндона каждый раз, когда я приезжаю в Сеул. Мне так повезло тебя встретить! Ты ведь с ним?

Сонджу хотелось сказать ей: «Помедленнее, Чинвон».

– Нет. Он умер в пятьдесят втором.

– Ох, – Чинвон выглядела расстроенной. – Мне так жаль. – После короткой паузы она спросила: – Чем ты теперь занимаешься?

– Сейчас – почти ничем, но раньше я работала на одну бизнес-леди.

Затем Сонджу спросила:

– Как Чинджу? На следующей неделе ей исполнится семнадцать.

Мгновение Чинвон испытующе смотрела на Сонджу. Потом взяла её под руку.

– Где ты живёшь, тётушка? Давай поедем к тебе?

– Конечно, – Сонджу рассмеялась: Чинвон совсем не изменилась. – Возьмём такси.

На заднем сиденье такси Чинвон сидела нехарактерно тихо и неподвижно. Она сказала:

– Я часто о тебе думала. Не могу поверить, что прошло четырнадцать лет с нашей последней встречи.

– Да.

Сонджу погладила её по руке, суставы которой теперь слегка выпирали. Сказала:

– Я тоже постоянно вспоминаю семью Второго Дома.

Она хотела снова спросить про Чинджу, но видя, что взгляд Чинвон блуждает по улицам снаружи, решила подождать. Чинвон всё-таки на отдыхе, а вокруг было множество интересных вещей.

В саду у дома Сонджу Чинвон улыбнулась – всё той же радостной улыбкой, не изменившейся с её юности.

– Я знала, что ты будешь делать всё по-своему.

Ступив в гостиную, она заметил:

– Американская мебель, значит? Тебе очень идёт этот западный стиль, тётушка.

Она повернулась вокруг своей оси, изучая комнату. Подошла к дивану:

– Ты до сих пор подписана на журнал Life?

– Садись за стол. Я сделаю нам чай.

Сонджу ушла на кухню, чтобы вскипятить воду. Чинвон сказала из гостиной:

– Знаешь, Младший Дядюшка с женой живут в Сеуле. Мне надо бы навестить их, пока я здесь. Хотя, если честно, мне этого совсем не хочется.

Значит, её дочь всё это время жила в Сеуле. Но имя Чинджу не появлялось ни в одном из школьных списков – ни начальной школы, ни средней, ни старшей три года спустя. Что там говорила Чинвон?.. Ах да, о том, что ей не слишком хочется идти в гости к бывшему мужу Сонджу.

Сонджу принесла в гостиную чай, пытаясь не выдать свою нервозность.

– Почему не хочется? – спросила она.

– Из-за его жены. И его самого тоже. Я не… – Чинвон слегка наклонила голову – старая привычка, означавшая, что она испытывает отвращение.

Сонджу решила оставить эту тему. Сидя напротив Чинвон, она сказала:

– А теперь, пожалуйста, расскажи мне: как там моя дочь? – Она глотнула чаю и поставила чашку на стол.

Внезапно глаза Чинвон наполнились слезами.

– Ох, тётушка…

Сонджу схватила Чинвон за руку и прошептала:

– Что случилось с Чинджу?

– Чинджу заболела через несколько месяцев после твоего отъезда.

Сонджу сжала её руку и встряхнула её. Чашка звякнула о блюдце.

– Что случилось с моей дочерью?!

Чинвон помогла удержать обе чашки, чтобы они не упали, и сделала глубокий вдох.

– Она умерла в апреле того же года, когда ты уехала. – Слабым голосом она добавила: – Мне жаль, что ты не знала.

– Что ты сказала? Моя Чинджу умерла? Нет!

Что-то внутри Сонджу с грохотом рухнуло. Она не могла понять, что Чинвон говорит.

– Я ждала четырнадцать лет. Ты сказала, Чинджу мертва? Нет.

Она тряхнула головой. Затем её мысли немного прояснились.

– Она не мертва. Я видела её из окна поезда. Я видела её на каштановом дереве. Когда ей было пять. Она не могла умереть в четыре года.

– Тётушка, ты, должно быть, видела Чинджин. Ей нравилось играть на том дереве. Это не могла быть Чинджу.

– Нет. Нет.

Вскочив со стула, Сонджу бросилась в спальню. Вернулась со шкатулками, где лежали письма к Чинджу, и швырнула их на пол. Она принесла ещё шкатулки. Письма высыпались одно за другим.

– Смотри. Я писала ей все эти годы. Ждала её.

Чинвон торопливо слезла со стула, чуть не споткнувшись, встала на колени и принялась собирать письма обратно в шкатулки. Она складывала их в аккуратные стопки, как будто это могло что-то исправить.

– В течение восьми лет, – слова рвались из груди потоком, – я ездила на экспресс-поезде каждое воскресенье, чтобы взглянуть на неё. Она не может быть мертва. Я не верю! Я ждала. Я ждала!

Издав долгий скорбный крик, она осела на пол, рыдая.

– Я ждала четырнадцать лет, – сказала она.

Пожалуйста, умоляла она, услышь меня – мир, кто-нибудь, кто угодно.

Чинвон плакала, закрыв лицо руками. Они рыдали вместе, пока у них не закончились силы и слёзы. Затем взглянули друг на друга. Лицо у Чинвон было красным и мокрым, но во взгляде читалась мягкость. И это Чинвон, которую никогда не видели плачущей в Маари, даже после ухода её матери.