Соотношения сил. История, риторика, доказательство

Кристеллер впервые суммировал свои наблюдения в статье «Гуманизм и схоластика в Италии эпохи Ренессанса» («Humanism and Scholasticism in the Italian Renaissance»)[182], написанной в 1944–1945 годах и оказавшей большое влияние на историков. Итальянский гуманизм, утверждал Кристеллер, не отождествлял себя ни с лучшим знанием классической древности, ни с новой философией, оппонировавшей схоластике. Намного большее значение имели связи гуманистов с западной риторической традицией. Здесь термин «риторика» утрачивал негативные коннотации, приписанные ему теми, кто в прошлом рассматривал итальянский гуманизм как явление чисто литературное, словесное, полое внутри – риторическое в худшем смысле этого слова.

Переосмысление устойчивого объяснительного стереотипа было предложено несколькими годами прежде Делио Кантимори в статье «Риторика и политика у итальянских гуманистов» («Rhetoric and Politics in Italian Humanism»), опубликованной в «Journal of the Warburg Institute» в 1937 году. Кантимори выявил политические импликации гуманистической риторики с помощью анализа конкретного случая: флорентийских собраний в садах Орти Оричеллари. Под термином «риторика» Кантимори, помимо ораторского искусства и вкуса к изящному литературному стилю, понимал «искреннюю веру, пусть глубоко еще не разработанную, порой грубую и наивную <…> в общем, идеологию»[183]. Следует напомнить, что Кантимори, сначала республиканец в духе Мадзини, затем ставший фашистом и учеником Джованни Джентиле, к середине 1930‐х годов примкнул к кругам, в которых культивировалась мысль о коммунистическом заговоре. Внимание к политическому измерению ренессансной риторики сочеталось у Кантимори с не менее живым интересом к феномену пропаганды в современных массовых обществах[184].

Бежав из нацистской Германии, Кристеллер несколько лет провел в Италии. Он преподавал немецкий язык в пизанской «Скуола нормале» ровно в тот момент, когда там работал Кантимори. Покровителем Кристеллера был Джованни Джентиле, в то время директор «Скуола нормале». Когда в 1938 году из‐за фашистских расовых законов Кристеллер оказался вынужден эмигрировать в Соединенные Штаты, Кантимори снабдил его рекомендацией к двум известнейшим американским историкам религиозной жизни XVI века – Ф. К. Черчу и Р. Г. Бейнтону. В исследованиях Кристеллера нет и следа увлечения политическими импликациями гуманистической риторики, свойственного Кантимори[185]. И тем не менее дискуссии, которые два крупных ученых вели в Пизе в 1930‐е годы, несомненно, обладали важностью для каждого из них.

Спустя почти сорок лет Кристеллер в статье «Гуманизм и схоластика в Италии эпохи Ренессанса» («Humanism and Scholasticism in the Italian Renaissance») пожелал уточнить, что никогда не считал риторику ключевым для понимания гуманизма явлением, как это делали некоторые исследователи, в том числе и Стрювер[186]. Впрочем, разногласия между Кристеллером и Стрювер касались принципиальных вопросов: они относились не к большей или меньшей важности риторики, но к ее значению. Утверждения, подобные реплике Стрювер, что «риторика в определенной степени враждебна современным представлениям о филологии», конечно, прекрасно сочетаются с антипозитивистской интерпретацией гуманизма. Тем не менее, Кристеллер не мог разделять подобную точку зрения, хотя и явно опирался на труды Мартина Хайдеггера, у которого учился в юности (разумеется, не говоря об ориентации на Ницше)[187].

5

«Рассуждение о подложности так называемой дарственной грамоты Константина» показывает, что Валла, не колеблясь, соединил в одном тексте риторику и филологию, вымышленные диалоги и подробное обсуждение документальных доказательств. Таким образом, только что процитированное утверждение Стрювер, которая открыто следует определенной (и все еще актуальной) интеллектуальной моде, противоречит фактам. Его отчасти можно принять в измененном виде: «современные представления о риторике в определенной степени враждебны филологии». Однако чем же являлась риторика с точки зрения Валлы?

Ханна Х. Грей напомнила, что Валла называл свое сочинение о Константиновом даре «declamatio», то есть термином, которым Квинтилиан обозначал упражнение в ораторском искусстве, основанное на поочередном поиске доказательства противоположных утверждений, включая достоверность и подложность того или иного текста[188]. Если бы ситуация действительно описывалась в этих категориях, то Стрювер была бы абсолютно права: ее скептическая интерпретация риторики совпала бы с трактовкой Валлы. Впрочем, Валла никогда не думал поочередно доказывать истинность и подложность Константинова дара. Термин же «declamatio», как заметил В. Зетц, использовал не Валла, а его позднейшие переписчики и издатели, например Ульрих фон Гуттен[189].