Соперница [litres]

Но стоило в консерватории студенту-тенору упомянуть о Марии Каллас, как она тотчас отреагировала:

– Вы хоть слышали, как она поет?

– Да, на пластинках…

– О, прекратите. Не ведитесь на пение рекламных сирен. Фирмы звукозаписи пытаются убедить вас, что звезды, чьи пластинки они продают, лучше других. Каллас – это всего лишь жуткая тарахтелка.

– Конечно, есть и более мягкие, бархатистые тембры. Но ведь у Каллас был самый обширный диапазон голоса[31].

– Неправда!

– Как неправда? Три октавы!

– Такой диапазон встречается у многих певцов. Однако они ведут себя разумно и выходят на сцену только в партиях, которые укладываются в их тесситуру, то есть в те ноты, которые наименее утомительны для их голосовых связок. Таким образом они могут петь на протяжении нескольких десятилетий. Каллас хотела объять необъятное, причем немедленно, она отказывалась ограничивать себя, что было чистым самоубийством. И вас это восхищает?! Вы восхваляете террористку, которая подорвалась на собственной мине. Да, она хотела петь все подряд и, поскольку пела все подряд, продержалась недолго.

– Да это не важно: уж лучше десять лет петь, как она, чем тридцать лет, как другие! – выпалил студент.

Карлотта немедленно отчислила юношу из своего класса и упорно противилась его восстановлению, хотя это был способный вокалист. С тех пор среди студентов распространился слух, что лучше не упоминать всуе имя Марии Каллас, если учишься у Карлотты Берлуми. Та истолковала это молчание по-своему, решив, что новое поколение перестало слушать записи греческой дьяволицы. Каллас? Я же вам говорила. В один прекрасный день о ней и не вспомнят.

Диего Гонсалес, ублажая Карлотту, скончался в постели от сердечного приступа, что она сочла бестактным и неромантичным. После этого неприятного эпизода она стала уделять больше внимания преподаванию, но не ради денег – ведь она унаследовала состояние Диего, – а для того, чтобы упрочить свой авторитет. Каким она была преподавателем? Ректор консерватории выразил это в одной фразе: «Она работает не как учитель вокала, а скорее как барыга на конской ярмарке, который делает ставку на верную лошадку».

Карлотта время от времени задавалась вопросом, почему ученики, выпущенные ею за тридцать лет работы (за исключением двух сопрано), так и не смогли попасть в оперную труппу или поступить в престижную консерваторию; она отмахивалась от напрашивающегося вывода, утверждая, что в такой глуши, как Рио-Куарто, вряд ли попадаются золотые голоса; в своих педагогических методах она не усомнилась ни единожды. У нее был дар – поставленный от природы голос, но, поскольку Карлотта, по сути, понятия не имела, откуда он у нее взялся, она мало что могла объяснить студентам. Ведь мы учим других тому, чему научились сами.

В августе ей пришлось покинуть консерваторию: хоть она и скостила себе возраст в документах, как-никак девяносто лет давали о себе знать. Она отправилась в Италию, стремясь освежить воспоминания.

Практически никого из тех, кого она знала, там уже не осталось, но она была рада погрузиться в родную среду. Что касается перспективы близкой кончины, то она решила, что подумает об этом позже, как выдастся часок, и уж точно – когда придет ее час. Когда Карлотте исполнилось пятьдесят три, она, пережив Каллас, уже могла считать себя бессмертной…

– Алло, дедушка!

– Здравствуй, мой мальчик. Представь, у меня из головы не выходит твоя встреча с Карлоттой Берлуми.

– Мы каждый день пьем с ней чай в кафе «Беккари».

– Невероятно!

– Мне кое-что неясно… Не могу отыскать ни одной ее грамзаписи, а в справочнике Лючио Да она даже не упоминается.

– Лючио Да? Напыщенный идиот!

– Если бы не ты, я бы никогда о ней не услышал. Дедушка, но как получилось, что о ней совершенно забыли? Ты ведь сам говорил, что она не просто была соперницей Каллас, она ее превосходила.

– Умм… Я так говорил?

– Если бы ты мне о ней не рассказывал, я бы вообще решил, что это просто химера.

– Карла Берлуми – химера? Это не в ее стиле. Какая женщина, боже, какая женщина!

– Расскажи мне еще…

– Я… ах, вот незадача, твоя бабушка меня зовет, она терпеть не может, когда я болтаю с тобой по телефону. Может, ревнует? Пока, мой мальчик, до встречи.