Сопротивление и покорность

Я так рад, что не могу найти слов. А как счастлив будешь ты! И все это так быстро и хорошо! Вот у тебя теперь есть сын, и все мысли с надеждой устремлены в будущее. Ведь какие задатки дол­жны быть у него... Итак, его назвали Дитрихом, не знаю даже, что и сказать. Что я буду для него хорошим дядькой-крестным и двоюродным де­дом, пообещать могу; я был бы лицемером, если бы не сказал, что в самом деле бесконечно рад и горжусь тем, что вы вашему первенцу дали мое имя. То, что он со своим днем рождения на сутки опередил меня, должно означать, что он собира­ется отстаивать свою самостоятельность по отно­шению к дядюшке-тезке и всегда будет идти чу­точку впереди. Соседство наших дней рождения мне очень приятно. Если он когда-нибудь услы­шит, где был его дядя, когда он получил свое имя, на него это, должно быть, произведет впечатле­ние. Я вам очень благодарен за то, что вы так решили, и думаю, что другие этому также пора­дуются.

5 февраля. Вчера, когда так много людей были столь внимательны ко мне, я, честно говоря, со­всем забыл про собственный день рождения и праздновал только день рождения маленького Дитриха. Даже трогательный букетик, который нарвали для меня здешние обитатели, стоял в моих мыслях у кроватки вашего малыша. Прав­да, ничего более радостного этот день не мог бы принести. Только засыпая, я понял, что ты в на­шей семье произвел передвижку поколений: 3 фе­враля возникли новые прадедушки и прабабушки, бабушки и дедушки, внучатые дядьки и тетки и молодые дяди и тети! Ничего не скажешь, силен! Меня возвести в третье поколение!..

Р. прислала мне вчера еще ко дню рождения восхитительный хворост, который сама испекла. М. принесла сказочную посылку, родители пода­рили «ларчик Херцлиб»,— в свое время Гёте по­дарил его Минне Херцлиб. От Клауса я получил Дильтея «О немецкой поэзии и музыке», позднее я расскажу тебе об этом!

Будете ли вы просить маму и К. быть крестны­ми? К сожалению, я должен заканчивать; письмо сейчас уйдет. Голова и сердце настолько перепол­нены добрыми и радостными мыслями, что я не в состоянии записать их все. Но ты знаешь, что я о тебе помню, стараюсь делить все твои радости и все время с тобой беседую... Как хотел бы я ско­ро последовать твоему примеру!

Прощай, не болей, Господь да сохранит и бла­гословит вас и вашего малыша.

12.2.44 

Из-за легкого гриппа я пролежал несколько дней в постели, но сейчас уже на ногах, что, вооб­ще говоря, неплохо, ибо примерно через неделю мне нужно будет привести все мои пять чувств в полную готовность. До этого времени я хотел бы как можно больше прочесть и написать—кто знает, когда это снова станет возможным...

У вас, наверное, уже весна? Здесь же только зи­ма начинается. В своем воображении я часто живу на природе — на лесных лужайках у Фридрихс- брунна или на склонах, откуда за Трезебургом ви­ден Брокен. Я лежу на спине в траве, смотрю в го­лубое небо, на облака, гонимые легким ветром, и слушаю звуки леса. Удивительно, насколько си­льно такого рода детские впечатления форми­руют всего человека, так что мне кажется почти невозможным и противным моему существу, что мы, скажем, могли бы владеть домом в высокого­рье или на море! Горы же средней высоты — это природа, которая связана со мной (Гарц, Тюринг- ский лес, Везерские горы) или меня сформирова­ла. Разумеется, есть еще и Гарц для мелких бур­жуа, и Везерские горы — идеал «перелетных птиц», точно так же как существует великосвет­ский Энгадин и Энгадин Ницше, романтические места по Рейну, прусская Прибалтика, кокетливая нищета и грусть рыбачьих хижин; так что, навер­ное, и мои «средние горы» можно назвать «бюр­герскими» (в смысле естественности, отсутствия экзальтированности, в смысле скромности, непри­тязательности, нейтральности, довольства кон­кретной реальностью и прежде всего скрытности). Соблазнительно было бы как-нибудь продолжить социологический анализ природы. Кстати ска­зать, Штифтер открыл мне различие между наив­ностью (Einfalt) и простотой (Einfachheit). Штиф­тер не наивен, но прост (как может быть «про­стым» «бюргерское» начало). «Наивность» (в том числе и в теологии) понятие скорее эстетическое (прав ли Винкельман, определяющий античное искусство как «благородную наивность»? Во всяком случае, не в отношении, например, Лао- коона; «тихое величие» я весьма ценю). «Просто­та» же — этическое понятие. «Простым» можно стать, «наивным» можно только быть. «Просто­ту» можно воспитать, привить — это ведь и есть одна из существеннейших задач воспитания и образования. Наивность — дар. В аналогичных отношениях стоят понятия «чистый» (rein) и «уме­ренный» (maBvoll). «Чистым» можно только быть, изначально или с определенного момента, т. е. начиная с крещения или с прощения в Евхари­стии; как и «простота», это понятие целостности; утраченная чистота (а вся наша чистота утрачена!) может быть опять дарована в вере. Но в своем развитии и в нашей жизни мы уже не можем быть «чистыми», но лишь «умеренными»; и это — реальная и необходимая цель воспитания и обра­зования.