Сопротивление и покорность

Если у тебя будет возможность съездить на Страстную Пятницу в Рим, я бы тебе посоветовал принять участие в дневной службе Великого Чет­верга (примерно от 2 до 6) в соборе Св. Петра; это и есть богослужение Страстной Пятницы, так как римская церковь начинает праздники накануне около полудня; насколько я могу припомнить (но это не точно), в Среду также большая служба. В Великий Четверг совершается гашение 12 свечей в алтаре — как символ бегства учеников,— и в ко­лоссальном помещении остается гореть в центре лишь одна свеча — Христос; помимо этого — очищение алтаря; утром в Великую Субботу, при­мерно в 7 часов, совершается водосвятие (наско­лько помню, вместе с рукоположением молодых священников); до полудня поется великая пасхаль­ная аллилуйя, снова звучит орган, звенят литур­гические колокольчики, снимают покровы с за­крытых образов. Это и есть главное пасхальное торжество. Где-то в Риме я был свидетелем также грекоправославного пасхального богослужения, которое в то время (ведь минуло уже 20 лет!) про­извело на меня сильное впечатление. Надо ска­зать, что субботняя служба в Латеране (вначале в баптистерии) весьма знаменита; в тот раз я по­бывал и там. Если ты перед заходом солнца бу­дешь проходить по Пинчио у церкви Тринита дель Монте, посмотри, поют ли в это время мона­хини; я однажды слушал это пение и был потря­сен; думаю, что оно отмечено и в Бедекере.

В какой степени ты можешь столкнуться там внизу с боевыми действиями? Я думаю, что если иметь в виду в основном воздушные налеты, то так же, как и мы. Ужесточение войны в воздухе за последние примерно 10 дней заставляет задума­ться, особенно интенсивные дневные налеты. Не стремятся ли англичане сейчас сознательно бро­сить вызов к воздушной битве в качестве подго­товки к вторжению и для того, чтобы сильнее при­вязать нашу противовоздушную оборону к вну- тригерманским районам?

Чем дольше пребываем мы в отрыве от нашей настоящей профессиональной и личной жизнен­ной сферы, тем в большей степени мы ощущаем, что наша жизнь (в отличие от жизни наших роди­телей) носит фрагментарный характер. Особенно явственным это делается при чтении «Истории Академии» Гарнака, рисующего фигуры великих ученых мужей; это может нагнать тоску. Где еще можно найти сегодня «духовный продукт всей жизни»? Где собирательство, переработка и раз­витие, из которых он и вырастает? Где прекрасная бесцельность и вместе с тем колоссальная плано­мерность, присущие такой жизни? Мне кажется, что у людей техники и естественных наук, которые одни только еще могут свободно работать, от этого тоже уже ничего не осталось. Если с исхо­дом XVIII столетия ушел в прошлое тип «универ­сального ученого», а в XIX веке место экстенсив­ного образования заступило образование интен­сивное; если, наконец, из него на исходе прошлого столетия выработался тип «специалиста», то се­годня почти что каждый есть только «техник» — даже в искусстве (в музыке крупного формата, в живописи и поэзии разве что среднего!). Все же наше духовное существование остается при этом обрубком. Главное здесь, пожалуй, видит ли еще сам человек по фрагменту нашей жизни, в каком виде было заложено и задумано целое, из какого материала оно состоит. Есть, наконец, фрагмен­ты, место которым на помойке (они недостойны даже приличной «оболочки»), а также такие, кото­рые сохраняют значимость на века, поскольку их завершение может быть только божественной прерогативой, т. е. фрагменты, которые и дол­жны быть фрагментами (я имею в виду, напри­мер, «Искусство фуги» Баха). Если наша жизнь явит собой хотя бы только отдаленный блеск та­кого фрагмента, в котором пусть на короткий миг сольются различные, все сильнее переплетаю­щиеся темы и от начала до конца будет выдер­жан великий контрапункт, так что в конце концов за оборвавшимся звучанием останется только за­петь «Пред престолом Твоим предстаю»,— тогда мы не станем жаловаться на нашу дробную жизнь, а даже порадуемся ей. 45-я глава из Иеремии не отпускает меня. Помнишь субботний вечер в Финкенвальде, когда я ее толковал? Вот и здесь (необходимый) фрагмент жизни — «а душу твою дам тебе в добычу».

...Я очень обрадовался, узнав, что ты, помимо иных приятелей, подыскал и такого, с кем можно поговорить и на кого можно положиться. Но еще с большей радостью я был бы на его месте. Сбу­дется это или мы, возможно, уже сможем отпразд­новать Пасху здесь снова, как повелось в старые времена? Ты видишь, я еще не оставляю надежды. Не делай и ты этого!

1.3.44