Сопротивление и покорность

С социологической точки зрения речь здесь идет о революции снизу, о бунте посредственно­сти. Здесь происходит то же самое, что и при появ­лении чего-то высокого: чернь может успокоить­ся, лишь представив знаменитость «в ванне» или в другой щекотливой ситуации. Это ведь про­сто способ подлого самоудовлетворения — убеждаться, что у каждого человека свои слабо­сти и недостатки. Когда я имел дело с отбросами общества — «outcasts», «париями»,— мне всегда бросалось в глаза, что для них любая оценка дру­гих людей исходит из недоверия. Любой, даже аб­солютно самоотверженный поступок человека с хорошей репутацией с самого начала становится подозрительным. Надо сказать, однако, что эти «парии» встречаются во всех социальных слоях. Они и в цветниках вынюхивают только навоз, ко­торым удобряют почву. Чем удаленней от всех со­циальных структур живет человек, тем легче фор­мируется у него такая позиция.

«Отщепенство» встречается также и среди клира, мы называем это «поповством» — выслеживание грехов человечества, чтобы подло­вить его. Как будто по-настоящему познакоми­ться с каким-нибудь великолепным домом можно, только отыскав паутину в подвале; как будто оце­нить по достоинству стоящую пьесу можно, толь­ко подсмотрев, как ведут себя артисты за кулиса­ми. В том же направлении развивается мода в ли­тературе, где за последние 50 лет изображение ге­роев романа считается правдивым только тогда, когда они показываются в постели; то же относит­ся к фильмам, непременной принадлежностью которых считаются сцены с раздеванием. Сокро­венное, чистое, целомудренное с самого начала объявляется фальшивым, неестественным, пороч­ным, что только выдает собственную порочность хулителей. Недоверие и подозрительность как до­минанты поведения есть не что иное, как бунт по­средственности.

С теологической точки зрения здесь допускает­ся двойная ошибка: во-первых, считается, что к че­ловеку только в том случае можно подходить как к грешнику, если выслежены его слабости или подлые делишки; во-вторых, полагают, будто сущность человека заключена в самых укромных, интимнейших тайниках его души, это и называют «глубиной души»; и вот в этих-то человеческих тайниках и должен владычествовать Бог!

По поводу первой ошибки нужно сказать, что человек хотя и грешен, но из-за этого он вовсе не обязательно должен быть подл. Возьмем баналь­ный пример: оттого ли Гёте или Наполеон греш­ники, что они не всегда хранили супружескую вер­ность? Речь идет о подлинных грехах, а не грехах по человеческой слабости. Нет никакой нужды в выслеживании. В Библии этого не встретишь. Истинные грехи: у гения — превозношение (hy- bris); у крестьянина — нарушение традиционного уклада (разве декалог — крестьянская этика?); у горожанина — боязнь ответственности. Так ли это?

Относительно второй ошибки: Библия не знает нашего различения на внешнее и внутрен­нее. Да и для чего ей это? Речь там всегда идет об ауфрюлос; тё^еюс;, целостном человеке, даже в тех местах, где декалог переводится в сферу «глубин души» (как, например, в Нагорной проповеди). То, что добрые «намерения» могут замещать са­мо добро, совсем не характерно для Библии. Так называемые «тайники души» были открыты толь­ко в эпоху Возрождения (вероятно, Петраркой). «Сердце» в библейском понимании — это не «глуби­ны души», а весь человек, такой, каким он стоит перед Богом. Но дело все в том, что человек живет, исходя как из «внешнего», так и из «внутреннего», а потому попытка понять его на основе «тайников души» только вводит в заблуждение.

Я веду все к тому, что Бога не следует прота­скивать контрабандой в укромный уголок души, а нужно просто признать совершеннолетие мира и человека; что нельзя «охаивать» человека за его мирскую сущность, а сопоставлять его с Богом нужно лишь в том, в чем он действительно силен; что следует отказаться от всех поповских уловок и не усматривать предтеч Бога в психотерапевтах или философах-экзистенциалистах. Для Слова Божия назойливость всех этих людей чересчур не­благородна, чтобы оно могло сочетаться с ними. Оно не сочетается с бунтом недоверия, бунтом ни­зов. Оно правит.

Вот так, а теперь самое время было бы погово­рить о мирской интерпретации библейских поня­тий. Но стоит такая жара!

Если ты сам хочешь послать выдержки из моих писем, то, разумеется, вправе это сделать. Я, со своей стороны, не стал бы этого делать, потому что только в письмах к тебе отваживаюсь гово­рить о еще не выясненном для меня, надеясь обре­сти ясность. Но все в твоей воле.

Нам вскоре придется много вспоминать о на­шей совместной поездке летом 1940 года, о моих последних проповедях! ²⁷

9 июля. Кончаю! Думаю, что мы вскоре уви­димся!

16.7.44.