Сопротивление и покорность

Это как раз та позиция, против которой я вы­ступаю. Когда Иисус даровал спасение грешни­кам, то это были настоящие грешники, но он ведь не делал из каждого человека сначала грешника. Иисус призывал их оставить грех, а не погрязать в нем. Разумеется, встреча с Иисусом означала пересмотр всех оценок в отношении людей. Так было в случае обращения Павла. Но тут встреча с Иисусом предшествовала познанию греха. Со­гласен, что Иисус брался за типов, стоящих на краю человеческого общества, заботился о про­ститутках, сборщиках налогов, но все-таки не только о них, ибо его забота касалась вообще лю­дей. Не было случая, чтобы Иисус ставил под со­мнение здоровье, силу, счастье человека или рас­сматривал его как гнилой плод; для чего же то­гда он исцелял больных, давал силу слабым? Иисус для себя и для Царства Бога претендует на всю человеческую жизнь во всех ее проявле­ниях.

Сейчас, как нарочно, я вынужден остано­виться! Дай я хоть быстренько еще раз сфор­мулирую важную для меня тему: Иисус Хри­стос претендует на мир, ставший совершенно­летним.

Сегодня я уже не смогу продолжить письмо, иначе оно проваляется еще неделю, а этого мне не хотелось бы. Итак, продолжение следует!

Дядя Пауль был тут, приказал немедленно вы­звать меня к нему вниз и пробыл... больше 5 ча­сов! При этом он велел откупорить 4 бутылки шампанского — уникальный случай в анналах этого дома — и был крайне великодушен и мил, чего я от него не ожидал. Он явно стремился под­черкнуть, в каких отношениях он со мной находит­ся и чего он ждет от пугливого и педантичного М. Подобная независимость, немыслимая, навер­ное, в гражданской службе, мне импонирует. Кстати, вот прелестная история, которую он мне рассказал: в битве у Сент-Привата раненый пра­порщик громко кричит: «Я ранен, да здравствует король!» Ему отвечает также раненый генерал фон Лёвенфельд: «Спокойно, прапорщик, здесь умирают молча!» — Я сгораю от любопытства: какое впечатление произвел здесь этот визит, разу­меется, в глазах персонала.

А теперь прощай, извини за прерванное пись­мо. Но думаю, что тебе приятнее получить такое, чем вовсе никакого. Надеюсь, что ранней осенью мы снова будем вместе.

1.7.44 

В этот день 7 лет назад мы были у Мартина!²⁶

8.7.44 

...Недавно я написал тебе еще одно письмо, где весьма глубокомысленно философствовал о жаре. В последние дни я испытываю ее практически, на собственной шкуре. Я сижу как в духовке, на мне лишь рубашка, вроде той, что я привез тебе как-то из Швеции, и тренировочные штаны... Но я не мо­гу себе позволить страдать от нее по той простой причине, что представляю, какие муки терпишь от жары ты, и каким фривольным могло показаться тебе мое последнее письмо! Вот почему я хочу по­пытаться выжать из моих перегретых мозгов па­рочку идей и написать тебе. Кто знает, может, по­надобится не так уж много писем, и мы свидимся раньше, чем предполагаем. Недавно я наткнулся на любопытную и прекрасную реплику у Еврипи- да, когда при встрече после долгой разлуки гово­рится: «И можем Богом встречу мы назвать».

Вот еще несколько мыслей к нашей теме. Для того, чтобы изложить библейскую сторону дела, требуется больше концентрации и ясности мысли, чем я сегодня располагаю. Подожди пару дней, когда снова станет прохладней! Я не забыл, что обещался написать тебе кое-что о нерелигиозной интерпретации библейских понятий. Но сегодня еще одно предварительное замечание.

Вытеснение Бога из мира, из публичной сферы человеческого существования вызвало стремление сохранить Его по крайней мере в сфере «личного», «приватного», в сфере «внутреннего мира». Ну, а поскольку у всякого человека где-то обязатель­но имеется сфера «интимного», то считается, что он наиболее уязвим именно с этой стороны. Ла­кейские тайны, грубо говоря, т. е. область частных дел (от молитвы до половой жизни), становятся объектом охоты со стороны современных душе- попечителей. И в этом они ничуть не лучше самых мерзких бульварных газетчиков (хотя цели у них совсем иные) — ты помнишь «Истину» или «Ко­локол», выставлявших напоказ интимную жизнь знаменитостей; здесь шантаж социальный, финан­совый, политический, там — религиозный. Про­сти меня, но по-другому я не мог выразиться.