Сопротивление и покорность

Сегодня был здесь жаркий летний день, но я мог наслаждаться солнцем лишь со смешанным чувством, зная, какие мучения оно может причи­нить сейчас тебе. Думаю, что ты сидишь где- нибудь весь в пыли, покрытый потом, усталый, не имея, наверное, возможности помыться и осве­жить себя. Могу себе представить, что ты иногда начинаешь ненавидеть солнце. Но знаешь, я тем не менее хотел бы как-нибудь по-настоящему ощутить его во всей мощи, когда оно жжет кожу и постепенно раскаляет все тело, так что человек снова вспоминает о своей плотской природе; мне бы хотелось ощутить усталость от него, а не от книг, я бы хотел, чтобы оно пробудило во мне мое биологическое бытие,— не животное начало, уни­жающее человеческую природу, но то, что освобо­ждает из спертой и неподлинной атмосферы ис­ключительно духовного существования и делает человека чище и счастливее. Я хотел бы однажды не просто видеть солнце и в меру наслаждаться им, но познать его телесно. Романтическое пре­клонение перед солнцем, опьяняющееся лишь вос­ходами и заходами, вовсе не знает солнца как мощной силы, как реальности, для него солнце, если на то пошло, всего лишь образ. Эти роман­тики никогда не поймут, почему солнцу поклоня­лись как Богу, с этим связано восприятие не толь­ко света и цвета, но и зноя. Жаркие страны от Средиземноморья и до Индии, до Центральной Америки и были подлинно творческими в духов­ном плане странами. Страны с прохладным кли­матом жили за счет духовной продуктивности первых, а их оригинальные достижения, как, на­пример, техника, служат в принципе не духу, но материальным потребностям жизни. Может быть, по этой' самой причине нас так и тянет в жаркие края? Но могут ли такие мысли хотя бы отчасти примирить человека с мучениями от жа­ры? Однако вполне вероятно, что тебе сейчас все это безразлично, и ты просто-напросто мечтаешь вырваться из этого пекла и припасть к кружке бер­линского светлого пива. Хорошо помню, как я в июне 1923 года мечтал выбраться из Италии и смог свободно вздохнуть только в Шварцвальде на пешей прогулке в дождливый день. А ведь тог­да мне не надо было воевать, и можно было про­сто наслаждаться жизнью. Вспоминаю еще, как ты в августе 1936 года с ужасом отверг саму идею проехать дальше, до Неаполя. Как ты переносишь это хотя бы просто в физическом отношении? Раньше без «эспрессо» невозможно было обойтись, и К. тогда, к моей досаде (проистекающей от мо­лодости), просадил на кофе кучу денег. Но это еще не все, на самые ничтожные расстояния брали извозчика и то и дело ели мороженое.

Только что получил радостное известие, что ты написал письмо и что номер полевой почты не изменился, из чего я заключаю, что ты разыскал свою старую часть. Ты не можешь себе предста­вить, как успокоила — во всяком случае, относи­тельно— меня эта новость...

Пару часов назад здесь объявился дядя Пауль ²⁵ , чтобы лично проверить условия, в которых я содержусь. Смешно до невозможности было ви­деть, как все забегали, захлопотали, стремясь перещеголять друг друга (за некоторыми славны­ми исключениями) в подхалимстве. Это отврати­тельно, но для некоторых — уж такими они уро­дились — просто необходимо.

А теперь попытаюсь продолжить недавно пре­рванную теологическую тему. Я исходил из того, что Бог все дальше и дальше вытесняется из став­шего совершеннолетним мира, из сфер нашего по­знания и нашей жизни, и со времен Канта сохра­няет позиции только по ту сторону эмпириче­ского мира.

Теология, с одной стороны, в апологетическом усердии противилась такому развитию и (тщетно) пыталась атаковать дарвинизм и т. п. С другой стороны, она смирилась с таким ходом вещей, оставив для Бога роль deus ex machina в сфере так называемых последних вещей, т. е. Бог становится ответом на жизненные вопросы, решением жи­зненных проблем и конфликтов. Вот и получает­ся, что там, где человек не сталкивается с такими вещами или же избегает углубляться в них и да­вать простор для сострадания, там он фактически закрыт для Бога; или же ему необходимо без всяких жизненных проблем доказать, что в дей­ствительности он глубоко погряз в этих вопросах, нуждах, конфликтах, не ведая об этом или не отда­вая себе в этом отчета. Если это удается (а экзи­стенциальная философия и психотерапия разрабо­тали в этой области самые утонченные методы), тогда человек становится открытым для Бога, и методизм может торжествовать победу. Если же ничего не выходит и человека не удается довести до того, что он начинает смотреть на свое счастье, как на погибель, на здоровье — как на болезнь, на свою жизненную силу — как на отчаяние, то это значит, что теология со своей латынью тут бес­сильна. Одно из двух: либо здесь попался зако­ренелый грешник особо злокачественной породы, либо «пресыщенный буржуа», ведь до спасения нет дела ни одному, ни другому.