Сорные травы

– Простите, как вы назвали его? – название показалось мне смутно знакомым и в то же время чуждым.

– Asphodelus, – повторил священник. – Особый цветок. Древние греки высаживали его на могилах, чтобы их мёртвым было чем питаться. В клубнях цветка много крахмала и сахара.

– Не знал, что такие цветы у нас растут, – удивился я. Даже Вадим заинтересовался, сорвал с земли шишковидное соцветие и задумчиво рассматривал нежно-белые цветки.

– Не растут, – согласился отец Иоанн.

– Тогда откуда вы знаете, что это за цветок?

– В бытность мою военным человеком я бывал в Южной Европе. По делам миротворческим. Там этот цветок не редкость… – священник задумчиво продолжил. – Когда асфодели зацветают на лугах, кажется, будто всё покрыто снегом. Снегом с крохотными пурпурными полосками.

– То-то я думаю, что откуда-то название знакомо. Наверное, из биологии помню.

– Или из мифологии, – священник взял у Вадима соцветие и размял, как я полчаса назад, цветок в пальцах, понюхал смятые лепестки. – Эллины верили, что эти цветы живут только в Аиде, царстве мёртвых, а семена к нам попадают с посланцами смерти. Потому так часто асфодели зацветают на кладбищах.

– Вы же говорили – на лугах?

– То, что сейчас луг, вполне возможно, когда-то было местом упокоения.

Я осмотрелся окрест – везде, куда ни кинь взгляд, белели колосовидные соцветья асфоделей. И ни тысячи ног, ни грязь – ничто не могло нанести вред цветкам. Казалось, что они нематериальны, неподвластны грубому миру живых.

– Странно, – пробормотал я. – Что им делать у нас, если их место в Греции?

– Сейчас много странного, Иван, – задумчиво сказал священник. – И асфодель не так меня пугает, как повсеместное торжество смерти.

Вадим мрачно хмыкнул. Но ничего не добавил.

– Например? – поинтересовался я.

Но нашему разговору не суждено было продолжиться. Мы находились уже почти у выхода с кладбища – до кованой решётки ворот и редких перекрытий забора оставалось всего чуть-чуть. А перед самыми воротами разыгралась безобразная сцена. Несколько вездесущих бабок-клонов ожесточённо дрались между собой – шипели, вполголоса ругались и вырывали друг у друга цветные листки-агитки. Прямо на наших глазах к ним подключилось пятеро молодых людей в одинаковых тёмных костюмах и белых рубашках. Думаю, что все в округе остолбенели от удивления и шока. Редко можно встретить дерущихся пожилых людей, пусть даже такого диковатого вида, как эти бабки. А когда к их потехе присоединяются молодые парни и начинают не менее активно пинать не только друг друга, но и старух, то такие номера и в цирке не увидишь.

Во все стороны летели синие и зелёные листки. Адепты «Свидетелей» и «Адвентистов» делили конкурентное пространство. Ещё никогда я не видел, чтобы за души паствы сражались настолько явно.

Первым опомнился отец Иоанн. Он бросился в кучу малу, выдернул оттуда одну бабку, вторую, оттащил парня в костюме. Следом за ним кинулись и мы с Вадимом, а потом ещё нашлись мужики из толпы. За пару минут мы разобрали дерущихся, оттянули и придержали самых активных. Но даже когда всё тех же бабок крепко держали за локти мужчины, всё равно религиозные активистки старались достать оппоненток. Постепенно накал страстей стал спадать. Но оказалось, что кульминация действа ещё впереди.

Когда отец Иоанн отпустил самую активную старуху, и женщина увидела, кто её вытащил из свалки, она отскочила шага на два и звонко рявкнула:

– Руки убери, нехристь поганый!

И плюнула под ноги священнику.

Отец Иоанн остолбенел. А затем через секунду рядом расхохотался Вадим. Следом за ним не выдержал я, а там грянули прочие свидетели невиданного побоища. Смех странно звучал на пороге кладбища – слишком гулко, слишком звонко. И казалось, что от нашего островка смеха вокруг расползалась тишина – замолкали плач и разговоры, смолкали шаги и шорохи одежды. Смех был лишним здесь. Но никто из нас не мог остановиться. Даже у отца Иоанна появились морщинки в уголках глаз, а бородка дёрнулась из-за с трудом скрываемой улыбки.

Религиозные старухи озлобленно смотрели на нас, поддерживаемые под руки молодыми коллегами в строгих костюмчиках, а потом, как будто по команде, прыснули в разные стороны, как стайка ворон зимним утром от метлы дворника. Неожиданно вспомнились слова Умберто Эко, что зло боится смеха и улыбки. Через секунду площадка перед воротами опустела.

И я увидел, что на выходе стоят Бычара и Лысый в тех же самых костюмах, в которых я увидел их впервые в отделении больницы. И смотрят они на меня и только на меня. Я почти почувствовал, что их хозяин тоже где-то рядом и, видимо, желает поговорить с врачом, не осилившим спасение дочери.

– День перестаёт быть томным, – промолвил я, оборачиваясь к Вадиму и отцу Иоанну.

– В смысле? – не понял Деменко.

– Мне нужно поговорить с новыми знакомыми.

– Приятными знакомыми или не совсем? – прозорливо поинтересовался отец Иоанн, внимательно разглядывая двух верзил.

– Скорее, второе. Но разговора не избежать – лучше сейчас, чем потом.

Вадим встревожено спросил:

– Это то, о чём ты говорил? Из-за дочери Коломойского?

– Да, – коротко ответил я.